Я сижу на лавочке около песочницы. Моя маленькая дочь, Сонечка, названная так в честь своей прабабушки, возится в песке, лепит куличики, хохочет, закапывает пупса, откапывает пупса – в общем, получает удовольствие от солнца, теплого денька, прогулки, безмятежного и безопасного детства. А меня трясет от моих ужасных воспоминаний! Контраст – просто душераздирающий. Я уговариваю себя не думать, а любоваться Сонечкой. То получается, а то – нет. Итого – мы обе заняты.
Соне три года, так что можно было бы уже подумать и о выходе на работу. Муж зарабатывает достаточно, чтобы мы могли оплачивать няню. Но я не уверена, так ли уж мне хочется ходить в какой-нибудь офис, сидеть там восемь часов к ряду, плюс минимум два часа на дорогу туда и обратно, и лишать себя целой кучи удовольствий: от общения с дочерью, от возни по хозяйству, от теплых или холодных, солнечных или пасмурных, ветреных или тихих, деньков, каждый из которых дорог мне чрезвычайно. Каждый из них я проживаю со вкусом, вникая в каждую минуту, внимательно прислушиваясь к тому, как она протекает через меня, эта жизнь, складываю эти бесценные мгновения в свою внутреннюю копилку. Карьера, наверное, это хорошо, но я никак не могу ответить себе на вопрос точно ли мне это надо. И точно ли стоит Париж обедни.
Интересно, я так ценю свою нынешнюю жизнь и каждый ее миг потому, что были у меня тяжелые времена, когда мне казалось, что всё, жизнь моя окончена, и я сгнию тут, в этой темнице, между рядов с двухэтажными койками в бараке? Завалюсь за тумбочку, не найду сил встать, выпрямиться и заставить себя передвигать ноги, дышать, моргать, да вообще – функционировать, и тихо помру. Вся сойду «на нет», кончусь, иссякну, исчезну – выбирай любой глагол, смысл останется тем же: была и нету, вся вышла, как и не было меня. Спасла меня тогда только библиотека. Дома не читала ничего, а там – прямо как наркоман, взахлеб, весь день ждала, когда будет возможность сесть за книжки.
У меня в руках зажаты письма. Те самые, которые, мне казалось, я никогда больше не увижу. Письма, которые в те давние времена я отправляла в никуда, как дети пишут Деду Морозу. На конвертах я писала «Светлане Ивановой, г. Нетудайка, главпочтамт, до востребования». Получается, они до нее доходили, она читала их, письма эти, раз конверты распечатаны? И она все-все про нас знала? Как же так, читала мои призывы о помощи и не спасла нас, не вытащила своих кутят из этой мясорубки?! Раз эти письма, вот они, передо мной, то где же мама? Кто этот человек, что прислал их мне, и зачем он это сделал? Столько вопросов и ни одного ответа.
Про кутят – это я видео вспомнила, на ютьюбе недавно смотрела: какая-то южная речка вышла из берегов, затопляет улицу маленького села все более широким и грозным потопом. Собака-мать, видя, что вода начинает грозить гнезду с ее щенками, начинает перетаскивать их на возвышение, на сухое и безопасное место. И последнее дитя собачья мать тащит уже из последних сил, рискуя своей жизнью: поток едва не смывает ее, то и дело накрывая с головой. Но материнское чувство и важность цели берут верх, и она спасается сама и спасает своего дитеныша. А наша мать могла нас спасти от мучений, и не спасла, рисковать собой не стала…
Мне очень хочется достать свернутые листки и перечитать письма, которые когда-то были так важны для меня. Но я ужасно боюсь, что тогда весь ужас и кошмар прошлого накроют меня с головой, как та река – героическую собаку. А я с таким трудом закрыла дверь в свое прошлое, сняла его как старую шубу и забросила на чердак. И теперь я буду спасать сама себя и не спасу. Потому, что мать спасала дитя, а я буду спасать себя саму, а это совсем другое дело.
