Септим встретил нас вечным предсмертным хрипом. Туман, густой, как похоронный саван, цеплялся за шпили почерневших соборов и ржавые скелеты портовых кранов. Воздух был пропитан запахом гниющей рыбы, соленой воды и чего-то старого, заплесневелого – запахом самого города, медленно опускающегося на дно. Я вел Иру по скользкой брусчатке набережной «Черных Слез», моя рука в ее руке была единственной теплой точкой в этом ледяном мире. В кармане старого кожаного пальто жалобно позвякивали струны от гитары – я только что выложил душу в клубе «Гробовой Колокол», и отзвук той боли все еще вибрировал в костях.
«Играл как одержимый, Леша», – ее голос, тихий и чистый, как колокольчик на фоне городского гула, пробил мрак. Она прижалась ко мне, искала тепло. – «Как будто хотел сжечь это место дотла звуком».
Я хрипло усмехнулся. Она была права. Моя музыка – мрачный дарк-фолк, переплетенный с индустриальными диссонансами – была криком в бездну. Криком, который слышала только она. Ира. Мой свет во тьме Септима. Мой якорь и моя навязчивая идея. Без нее я бы давно растворился в этой гнили, как тысячи до меня.
«Хотел», – признался я, голос сорванный от крика и дыма. – «Но не сгорело. Никогда не сгорает. Только гниет медленнее».
Мы свернули в узкий переулок между высокими, облупленными зданиями. Фонари здесь давно умерли, их стекла выбиты. Единственный свет – тусклое пятно луны, пробивающееся сквозь вечный смог. Тень от готических карнизов ложилась на землю, как когти гигантской мертвой птицы. Именно здесь, в этой пасти тьмы, мы их увидели.
Черный лимузин, неуместный и зловещий, как катафалк. Двое мужчин. Один – высокий, широкоплечий, в дорогом, но мрачного кроя пальто. Его лицо в тени, но ощущение холода исходило от него волнами. Рипперт Гробман. Мозг семьи, стратег в безупречных перчатках. Рядом – его противоположность. Приземистый, мощный, как бык. Даже в полутьме чувствовалась его свирепая энергия. Шея толщиной с бычье бедро, коротко стриженные щетинистые волосы. Мордан Гробман. Его кулак и палач. Они передавали тяжелый металлический чемодан какому-то щуплому человечку в очках, который тут же юркнул в темноту.
Мы замерли. Застигнутые врасплох. Глупая случайность. Роковая.
Рипперт повернул голову. Очки блеснули тускло. Его взгляд, лишенный эмоций, как у змеи, скользнул по нам. Мордан последовал за взглядом брата. Его губы растянулись в медленной, тупой ухмылке, обнажая желтые зубы. В улыбке не было веселья. Только предвкушение.
«Уходим», – прошептала Ира, ее пальцы вцепились в мою руку с силой отчаяния. – «Быстро, Леша!»
Но было поздно. Рипперт кивнул, едва заметно. Мордан оторвался от лимузина и пошел к нам. Не спеша. Как хищник, знающий, что добыча не уйдет. Его тяжелые сапоги гулко стучали по брусчатке.
Адреналин вонзился мне в горло ледяной иглой. Я толкнул Иру за спину. «Беги! К людям!»
Она не побежала. Замерла, как олененок перед фарами. Страх сковал ее.
Мордан был уже рядом. Запах дешевого одеколона, пота и чего-то металлического ударил в нос.
«Куда спешите, музыкант?» – голос Мордана был низким, хриплым, как скрежет камня по камню. – «Услышали что-то лишнее?»
«Проходим мимо», – выдавил я, пытаясь звучать тверже, чем чувствовал. – «Не видели ничего».
Мордан засмеялся. Коротко, грубо. «Видели. Очень даже видели». Его рука, тяжелая, как кувалда, схватила меня за грудки пальто и прижала к мокрой, холодной стене. Дыхание с запахом перегара и крови обожгло лицо. «Нехорошо подглядывать, мальчик. За это бьют».
За его спиной я видел, как Рипперт спокойно сел в лимузин. Машина тихо тронулась, растворившись в тумане. Нас оставили наедине с Морданом. Холодный ужас сковал внутренности.