328 год до Р.Х.
Пятнадцать воинов во главе с Птолемеем прибыли в Александрию Кавказскую1 спустя восемнадцать дней после выхода из княжества Вайхун. Вторую – большую часть пути, они преодолели за семь дней, пять из них, спускались на плотах по реке, каждый участок у которой имел разное название2. Причину подобной полиимённости, в общем-то, одной реки, не имеющей крупных притоков, поняли не сразу. Каждое небольшое племя, проживающее на её берегах, называло водную артерию по-своему. Поэтому и нанятые сплавщики из селения, куда отряд вышел, каждый день упоминали реку по названию, принятому в конкретном месте. Где-то она была рекой «кормящей», где-то кому-то казалась «горными слезами», а где-то, вероятно, за сезонные разливы, её именовали незатейливо: «много воды». Птолемей сначала пытался понять, как пропустил место слияния реки с другой. Потом зачёркивал в своём блокноте прежнее название, считая, что до этого не расслышал слов сплавщика или что-то перепутал. Но когда понял местную топонимическую особенность, для себя реку назвал иронично: «безымянная», а жителей селения, который зарабатывали на сплаве: Детьми Сизифа. Присвоить горцам имя мифического царя, прославившегося обманом и грабежом путешественников, вынудила плата, которую пришлось отдать им за утлые плоты и услуги сплавщиков: упряжь, переданная наместником в дар Александру. И Птолемей был даже рад, что на такой цене им удалось всё же сойтись в конце концов. Дурная слава о бесчинствах македонцев, оказывается, дошла и сюда. Поняв, кто перед ними, селяне просто ушли в горы, а их старый вождь отказался даже говорить со стратегом. Он заявил, что смерти не страшится, тем более спустя несколько дней, самому Птолемею со своими солдатами суждено грохнуться в расплавленный металл с загробного моста Чинват, потому как выжить здесь без помощи местных – невозможно. Учитывая, что кроме старого лиса, договариваться было вообще не с кем, а надавить на него и особо нечем, пришлось стратегу включать всё своё обаяние и дипломатические способности. Дело пошло на лад, когда вождю он предъявил уже зловонно пахнущий хитон с символикой бехдинов. Увидев ветхую рубаху с дырой посредине фаравахара, тот упрекнул хозяина в неучтивости к вере, однако диалог продолжил. А час спустя, седло с уздечкой перекочевало в его руки (стратег сумел лишь выковырять несколько камней, прекрасно понимая, сколько стадий впереди им предстоит ещё преодолеть, и без обменного фонда, дела могут быть очень плохи).
Одним словом, к концу последнего месяца лета, измотанный и обессиленный мытарствами отряд, добрался до места слияния «безымянной» реки с рекой Кабул. А оттуда, уже посуху, через два дня они доехали до своего ближайшего гарнизона в Александрии Кавказкой. Гарнизон состоял из одной пехотной тетрархии, оставленной здесь царём ещё два года назад. Когда тетрарху доложили о движении вдоль берега Кабула с востока, то есть вверх по течению, странного отряда на ослах, он принял его за редкий здесь караван торговцев. Однако лично увидев на плечах первого наездника пурпурный плащ – знак принадлежности к царским стратегам, сначала не поверил своим глазам. А когда у пятерых «торговцев» появились плащи розового цвета, как у продромов Царя Азии, вовсе перепугался: откуда они взялись, ведь никто из армии Александра ещё не уходил восточнее его гарнизона?
– Радуйся, эллин! – услышал он приветствие от небритого как варвар командира, чьи светлые волосы, слипшимися космами свисали почти до плеч.
Высокий грек имел взгляд, не вызывающий сомненья в его статусе, который демонстрировал цвет одетого плаща. Тетрарх снял шлем и учтиво кивнул головой:
