Добро есть. Сколько? Я не знаю. Иногда мне кажется, что достаточно, иногда – немного, а иной раз – что его количество стремится к нулю.
И в той ситуации, когда все представляется в тусклом свете, бывает довольно тяжело сообразить, как же себя следует вести, как отдавать миру что-то светлое и полезное. Да и вообще можно задуматься, а нужно ли все это душам вокруг, если я им?..
В такие минуты, на мой грешный взгляд, нет ничего лучше, как поступать… нет, не хорошо, а так, чтобы было не стыдно перед собой.
Это не нравоучения, не совет, а мысли автора, которые стали слышны. Просто где-то рядом идут…
Слабый ветерок позднего январского вечера ласково провожал последних кружащихся путников до оконных отливов. Снегопад закончился, и уставшие, но любопытные гостьи не сводили глаз с мирно спящих людских макушек и потихоньку приходили в себя от долгих танцев под спрятанной еще недавно ими от мира луной. Немного спустя снежинки стали любоваться и звездами, сияющими снаружи, и, благодаря отражению на окнах, скрывающимися внутри. Нет ничего приятнее света звезд! Да и разве можно не доверять тем, кто и сам знает толк в свечении?
Неожиданная картина предстала взору холодных искорок: в одной из квартир под одеялом закопошились, и часть следов небесных жителей растворилась в наплывшей пепельно-серой туче. Странно и грустно – на небе ни облачка! Но не время унывать – светить нужно всегда.
Из теплокровных не видели сновидений только те, кто мечтал вместе со звездами. К скамейке на улице неспешно подошел чуть сгорбившийся мужчина. Он согнулся еще немного более обычного и, слабо потрескивая, ладонью, укутанной в варежку из овечьей шерсти, смахнул часть почивавшего на лавочке снега. Затем на освободившееся место человек постелил небольшой прямоугольный кусок старого пожелтевшего листового мебельного поролона и сел. И вот на скамейке было уже двое почтенных обладателей роскошных серебристых усов: одному было около восьмидесяти, другому – чуть за двенадцать.
Николай Васильевич в очередной раз вздохнул, но сейчас как-то тяжелее обычного. Душевный груз, упавший на друга, уютно расположившегося в теплой дедушкиной куртке, заставил мягкие лапки подняться и высунуть нос наружу. Посочувствовав хозяину, милая темная мордашка не просочилась обратно – далекие огни заставили ее задержаться. Разве можно улизнуть от блестяшек? Тем более куда-то несущихся.
Восхищение звездами, которым маленький усач решил поделиться с большим, отыскало в голове пушистика знакомую мелодию и завело ее. Вибрации кошачьих голосовых связок разбудили дремавшую подъязычную кость. Удар за ударом, и ритм хвостатой души услышал печалящийся рядом человек. Он снял темные варежки и убрал их в карманы куртки. Вот дедушка уже гладил рукой питомца, а тот своим мурчанием – дедушку.
Трое присутствующих были окутаны в мрачные мысли и цвета, словно растворились в дремавшем небе: черные куртка, брюки, ботинки, шапка у человека, темно-серая шерстка у друга-хвоста; и только наблюдающая за двойной печалью душа выделялась блеском. Ветерок слегка трепал длинное, черное, переливающееся живым светом платье приближающейся к неспящим гостьи.
Николай Васильевич и хвост сидели уже довольно долго, пока человек не достал из куртки телефон и не посмотрел на часы: двадцать три пятьдесят пять.
– Нам пора, Марусь, – тихо сказал дедушка и убрал телефон обратно. Он взглянул на темную, с небольшими светлыми крапинками, макушку питомца, погладил будто прилепленное белое ухо и добавил: – Ночь наступает.
