«15 апреля 1881 г. Цюрих.
Швейцария.
Дорогой папа̒! Рада вам сообщить, что мое обучение в
университете Цюриха подошло к концу. Я прослушала курс лекций по
истории древнего Египта профессора Бругша[1]
(помните, это его труд «История фараонов»[2] вы
подарили мне в прошлом году?) и еще больше загорелась идеей
посетить долину царей в Фивах. Уверена, вы так же, как и я горите
желанием снарядить экспедицию в Египет. Через неделю я буду в
Москве, тогда все и обговорим. Надеюсь, вы пребываете в добром
здравии. Передавайте Арине Семеновне мои самые теплые пожелания и
крепко обнимите ее за меня. Скоро свидимся.
Ваша Мари, графиня Шумская».
За дверью библиотеки скрипнула половица. Мэри подняла глаза от
письма и смахнула скупую слезу. Уже почти три года прошло со смерти
отца, а воспоминания о нем все еще причиняют боль.
В дверь легонько постучали, и через мгновение она противно
лязгнула петлями, которые нерадивый истопник по обыкновению забыл
смазать, и отворилась. Мэри увидела доброе морщинистое лицо
кормилицы. Чистенькая, тщательно одетая, в белоснежном кисейном
чепце и с белыми накрахмаленными манжетами, няня напомнила ей
старые добрые времена, когда она часами возилась подле нее.
Арина Семеновна неизменно сидела с вязаньем в гостиной и
рассказывала сказки, отвлекаясь лишь на несколько секунд, чтобы
достать из кармана серебряную с чернью табакерку, бывшую всегда при
ней, и понюхать табаку.
– Мария Львовна, - ласково проговорила кормилица, – полноте вам
тут сидеть да горевать, - женщина бросила взгляд на пожелтевший
лист бумаги в руках барыни и нахмурила брови, – опять старые письма
перечитываете?
– Нянюшка, не сердись, - Мэри положила письмо в деревянную
резную шкатулку на своих коленях, а затем встала с кресла, – иногда
такая тоска накатывает…, - она подошла к отцовскому дубовому
секретеру и спрятала шкатулку в верхний ящик под замок.
– Завтра три года будет, как Господь прибрал душу Льва
Петровича, - как бы невзначай заметила Арина Семеновна,– Царствие
ему небесное!– Кормилица быстро перекрестилась.
– Ты просто так, или дело какое? – Мэри поспешила сменить
болезненную тему.
– Ждут вас, в гостиной. Пять минут уже как. Во-о-о-т такой, -
женщина надула щеки и выпятила грудь, – напыщенный, с бакенбардами.
А усищи-то какие! Того и гляди до потолка достанут. На индюка
нашего похож. А тросточка-то с золотым набалдашником в виде змеиной
морды! – Арина Семеновна сморщилась, демонстрируя крайнюю степень
отвращения к этим пресмыкающимся, – а глаза у ней – изумруды! Крест
даю! – Она опять перекрестилась.
– Хорошо, сейчас иду. Подай ему пока чаю.
– Так подала уже, - женщина расплылась в довольной улыбке.
– Вот это правильно, - кивнула Мэри и взглядом указала на
выход.
– Поняла-поняла, - Арина Семеновна аккуратно прикрыла
дверь и ушла, тяжело ступая по скрипучим половицам.
Мэри повернула голову и взглядом зацепилась за дагерротип в
серебреной раме на полке секретера. Подпись к фотокарточке гласила:
«Лорд и леди Бэнкс. С.Петербург. Мастерская Светопись[3]. 1
сентября 1881 года».
Свадебный портрет – идея Дугласа, противного старикашки, посла
Британского королевства, выйти за которого ее заставил отец.
Заставил, конечно, не забавы ради, а от безысходности, но это
ничуть не умаляло его вины. Его последняя экспедиция к кургану
Куль-Оба в Крыму опустошила семейную казну настолько, что пришлось
заложить и родовое имение в Тульской губернии, и дом в Москве, и
особняк в северной столице. К счастью, всего этого не видела
матушка, которая годом раньше слегла с чахоткой и тихо умерла в
своей постели погожим июньским днем.
Пронизанное морщинами лицо почтенного супруга на портрете
светилось от счастья, было наполнено ехидством, а глаза горели
пороком, сама же Мэри казалось безжизненной. Если бы не
выделяющиеся своей чернотой из-за пролитых слез нижние веки и
пронзительный, умоляющий о пощаде взгляд, можно было бы подумать,
что это снимок из серии «post mortem»[4].
