– Мисс Доджер, мисс Доджер!.. – как и обычно, тринадцатилетний юнга Бертран начинал кричать снизу, приближаясь к подъёмной лестнице; он ловко взобрался на капитанский мостик и предстал пред ясные очи красивой блондинки. – Миссис Маргарет Вас просит спуститься вниз. Без промедления, – договаривал он загадочным полушёпотом, приблизившись едва не вплотную.
– Что такое?.. – о чём пойдёт речь, Валерия примерно догадывалась, но всё-таки, желая оттянуть тяжёлые вести, дополнительно уточнилась; миленькая физиономия отобразилась страдательным выражением: – Уже случилось?
– Нет, – молоденький посланник легонько насупился, – но капитан Джек на грани… он испускает дух. Призывает Вас… мол, хочет чего-то сказать. Невероятно важное.
– Порули́, – по давней привычке бойкая девушка перемахнула через переднюю балюстраду; она приземлилась напротив личной каюты, доверив пиратское судно разухабистому юнге-подростку (что случалось далеко не впервые), в чём-то неусидчивому, а где-то и добросовестному.
«Кровавая Мэри» осталась в надёжных руках, а белокурая преемница направилась исполнить печальную миссию – выслушать последнее капитанское пожелание. Она спустилась на среднюю палубу. Через минуту оказалась перед отдельным, наиболее благоустроенным, кубриком. В нём обитали несостоявшиеся свеко́р и свекровь. Валера остановилась. Уныло вздохнула. Как никто иной, она прекрасно осознавала, что вот-вот потеряет ещё одного дорогого, не безразличного ей, человека, и страшно страдала. Хотя внутренние переживания старалась и не показывать – умело скрывала. Привыкшая к вещам и похуже, детдомовская воспитанница решительно выдохнула; она потянула дверную ручку и твёрдо вошла.
Внутри находилась сорокалетняя черноволосая женщина, милая и красивая, ещё не тронутая возрастной сединой; она сидела возле обычной матроской койки, удерживала морщинистую мужскую ладонь и нежными пальчиками поглаживала по внешнему основанию. Маргарет тихо плакала. Оно и неудивительно, ведь перед ней умирал последний любимый мужчина (их общего сына она потеряла не долее как в прошлом году). Умертвитель, седой и морщинистый, выглядел неестественно, точь-в-точь жутковато: осунувшееся лицо смотрелось безжизненным, бледным, каким-то мертвецким; кожный покров представлялся болезненным, жёлтым; потрескавшиеся губы казались сизыми, едва не иссиня-чёрными; седая борода сливалась с всклокоченной шевелюрой. И! Только впалые глаза светились неисчерпаемым жизнелюбивым блеском. Некогда грозный, сейчас пират казался беспомощным; он, тоскливый, лежал, раз от раза покашливал, натужно покряхтывал. Увидев вошедшую девушку, Джек махнул ей свободной рукой. Ловкачка приблизилась. Остановилась напротив. Рядом с горевавшей подругой жизни.
– Нагнись поближе, – старый пират ка́шлянул бурой кровью, – я открою страшную тайну.
Лера безропотно подчинилась. Чтобы её не забрызгать, болезный разбойник отвернулся к стене и рывками, рубленным текстом, заговорил:
– Когда я сидел в английском остроге… в форте Нью-Лондон… перед самым освобождением… – он хорошенько прокашлялся.
– Не торопись, капитан, – давно уж исполняя его обязанности, почтительная блондинка продолжала обращаться именно так, и никак по-другому, – нет ничего важнее, чем дорогое здоровье.
Колипо хотел усмехнуться: «Какое, дьявол меня разбери, здоровье», но решил впустую не тратиться, а разглагольствовать лишь строго по делу. Он, не забывая покряхтывать, зловеще продолжил:
– Я стал свидетелем одной секретной беседы. Понятно, меня считали уже повешенным, поэтому особенно не таились. В тот день… – болезненное кряхтенье вновь ненадолго заставило прекратиться; возобновился он с короткими перерывами (давал себе отдохнуть): – В соседнюю камеру привели двух мне знакомых людей. То бывшие подручные Бешенного Фрэнка Уойна – ныне, как всем известно, покойного – Скупой да Бродяга.
