Любушке, у которой всё впереди
В небольшом уютном городочке – преобычном, на самом деле, – в многоэтажке с красивыми, засаженными розами клумбами перед подъездами жили Марго и Михаил. Друзья звали их «эмэндэмс» или «сладкая парочка». Такими они и были. Ходили за ручку, встречали друг друга после работы поцелуем, выбирались на свидания в театр в вечерних нарядах, и Михаил дарил Марго весёлые букетики каждую пятницу. А потом появился сын. Папа решил, что это судьба, и предложил назвать его Митей. Вот так они стали «конфетной семейкой», глядя на которую радовалась вся округа.
Но детки такие детки, что не каждый раз всё «в шоколаде»: а и в такие разы нужно потрудиться для сохранения цвета и формы. И пахли б их будни сплошными бобами, если б так часто не пахли какао, а ведь это две стороны одной медали.
Митя постоянно придумывал что-нибудь (для себя, и для окружающих, соответственно), то есть, в общем и целом, чем-то страдал. И мама с папой (просто обычно рядом были именно они) очень старались его от этих страданий избавить, облегчив тем самым и свою участь. Но Марго с Михаилом все ещё летали во сне, и высоко.
Митя был необычным ребёнком (а разве бывают обычные, для своих-то родителей?). С мягкими чёрными волосами и такими длинными ресницами, что божьи коровки могли сидеть в ряд (кстати, они его любили и действительно часто обнаруживались в шевелюре); всегда смотрел так внимательно, что даже знакомые ёрзали, мысленно замаливая грешки; и был ну очень подвижным. В целом, премилый ребёнок.
Марго намазывает сахарное печенье маслом и выкладывает поверх цукаты. С чаем. Красиво.
У сына завтрак затягивается, а сидеть ей некогда – труба зовёт, даром что выходной. Через полчаса он все ещё рисует пальцем на столе, чаем. Печенье, расхлёстанное, сиротливо лежит перед ним, уже без масла и без цукатов.
– А что это тут происходит? – перестаёт копаться в своих ручках мама.
– Рисую.
– Это я вижу, как раз это понятно. А что с печеньем?
– Не хочу больше.
– И чаю не хочешь?
– Ы-ы, – мотает головой мальчик.
– А что ты хотел на завтрак?
– Цукаты! – победно сияет он и убегает с кухни, хватая «чайными» руками ручку белой кухонной двери. Стеклянные вставки извиваются, а яркие цветы на них как будто лукаво подмигивают, хихикают.
– Хитрилки?!
– Ах… – пыхтит мама. Она наступила на разбросанные машинки, и левая нога уехала вбок.
Митя занят. Ему весело, и кавардак расползается по квартире.
На балконе раздаётся неимоверный грохот. Мальчик несётся посмотреть, что интересненького произошло без него, а там – мама, на тазике, под мокрой простынёй, а поверх – лыжи.
Декоративные герберы в ярких, пластиковых горшочках, с пучками сочной зелёной травы, чуть склоняют головы, ведь они стали свидетелями чего-то, чего не должно было быть.
Но мама похожа на привидение из «Малыша и Карлсона», и Митю начинает распирать. Он хрипит, и хрюкает, и уже бьёт ладошкой по стене. А привидение всё сидит, не шевелится.
Из-под простыни высовывается одна рука, потом вторая, и, наконец, показывается голова. Но щёки у мамы красненькие, и она не смеётся – расстроена.
– Что? – вертит головой Митя, не понимая, почему она так на него смотрит.
– Если что-то стряслось, сначала надо человеку помочь и спросить, всё ли в порядке. Если всё хорошо, вы посмеётесь вместе. А вот так, как сделал ты сейчас, делать нехорошо.
– Почему? Смешно же.
– Вот я упала, пока вешала бельё (наступила на разбросанных где не надо солдатиков, между прочим), мне больно, а ты смеёшься.
Мальчик смотрит на пол – и правда, окопы, бой…
– Ой… Не подумал… – говорит он.
– Ой, – говорит мама и распрямляет простыню на сушилке под потолком.
Она молчит, а он быстренько собирает армию в коробку и уносит в детскую.
