Кто сражается с чудовищами,
тому следует остерегаться,
чтобы самому при этом не стать
чудовищем.
Ф. Ницше
- Не бойся.
Его голос замолкает в темноте. И я
больше не слышу ничего, кроме собственного дыхания. Испуганного,
почти астматического. Рот жадно ворует кислород. Сердце не бьётся –
трещит дробью.
- Не бойся, - внезапно близко. Я
спиной в стену. Узлы наручников в поясницу. – Я не буду трогать.
Только посмотрю.
Запах кедра у самого носа. Отлипают
от пересохших губ волосы, он поднимает их над моими плечами,
отводит за спину, открывая себе голую шею.
- Шшшш. Тише, тише, тише, -
убаюкивает. Тыкается носом в нос, шепчет в губы: - Сделала
выбор?
Ощущаю его руки в миллиметрах от моей
кожи. Он гладит меня через воздух, напитывает его жаром своих
огромных ладоней: бёдра, талия, подползают к самому сердцу, вверх,
ключицы, замирают у шеи…
- Сделала выбор? – повторяет.
«Я не могу так поступить».
Мой всхлип принимает за ответ.
Касается меня.
- Ты обещал.
Его рука под горло.
- Ты обещал дать мне ещё немного
времени.
- Обманул.
Он вплотную. Твёрдым упирается в
голый живот. Бьёт поцелуями. Царапает бляхой ремня внизу.
Подхватывает под ягодицы. Меня подбрасывает вверх. Молния его
ширинки врезается в промежность. Бёдра сводит от толчка.
Беспомощные руки. Если бы они были
развязаны – только одно: зажать себе рот, и молча. Перетерпеть. Всё
почти произошло. Пройти сквозь это. И не позволить себе той
трусости, которую допустила я. Трусливая сука, я, предательница,
закричала.
- Я согласна!
Не слышал. Рычал в мою шею.
- Согласна! Ты слышишь?! Согласна! -
голос сходит на хрип. Заклинаю: - Бери, бери, бери. Согласна.
Уткнулся лбом в щёку. Дышит. Ослабил
хватку. Нехотя отпустил. Почти нежно.
- Завтра ты вернёшься домой.
Бросил фразу, когда был уже далеко.
Больше он не тронет меня.
Дверь из комнаты осталась открыта. Он
специально оставил её распахнутой настежь. Чтобы я слышала его
шаги. Чтобы я слышала, как он откроет другую дверь.
Щелчок!
От утренней метели ни следа. Только
солнце на однотонном небе. Ветер сильный, но через долгие
промежутки штиля. Тени от каждой фигуры чёткие, почти
сапфировые.
- Кость, пойдёшь? – Нина вертит в
пухлых пальцах сигарету, и взглядом указывает на выход.
Двери раздвигаются бесшумно.
Спускаюсь с порога. Под засученные рукава пролезает холод.
- Накинул бы куртку, - по-матерински.
– Кто тебя будет чаем отпаивать, если заболеешь?
- Сын, кстати, выздоровел? – сквозь
первую затяжку.
- Уже вчера в школу ходил. Шарф,
дурак, не носит. Я сама вязала. Специально искала схему с надписью
«Спартак», старалась. Совсем не ценит то, что имеет. Куриный суп,
гадёныш, собаке в миску сливал. Ест всухомятку. Ну ничего. Чай с
вареньем он у меня всё-таки выпил. И уже на утро всё как рукой
сняло. На мамкином-то варенье. Сама делала, из нашей садовой
малины.
Я завидую её сыну. Ему тринадцать.
Увлекается футболом. И у него есть мать.
- Хорошо. Если заболею – знаю, где
добыть лекарство.
Она встречает мой смешок с
сочувствием. Голову набок. Короткие, жёваные рыжей химией кудри,
падают на бровь. Недобро щурит глаза, вглядывается за моё
плечо.
- Только хотела посетовать, что ты
всё ещё не остепенился в свои почти тридцать, да вот смотрю на
таких вот, - кивает подбородком, - и понимаю, что бабы сейчас пошли
непригодные.
Вслед за её взглядом. Вполоборота
голову. У свежевымытого чёрного Porsche стоит краснорожий бугай.
Щурится на дневной свет как медведь, только выползший из берлоги.
Пронзительным, как звук пилорамы, голосом, его отчитывает
девушка.
- Чё ты улыбаешься? Я серьёзно. Мы
никуда не едем.
- Ты не так всё поняла.
