– Ты предал меня, Мисаки Шин! – Мегуми отшатнулась,
пряча слёзы, и закашлялась в тщетных попытках отдышаться.
Я вздрогнул. Слова девушки, дрожащей от возмущения и
ненависти, будто бы очертили вокруг нас купол гнетущей черноты. Все
остальные звуки утонули, остался только рваный шум дыхания и грохот
сердца, бессильно бьющегося о белую клетку рёбер. Не живая и не
мёртвая тьма отравляла разум, внедряла в него тень страха,
прогоняющего прочь все мысли и воспоминания…
– Ты лгал мне! – девушка снова закричала, пройдясь по
мне плетью испепеляющего взгляда, и лицо её вдруг исказилось
полусотней различных эмоций. Она видела: я не понимал, что
происходит! Не понимал, хотя только что бежал за ней через пугающий
ночной лес, выкрикивая ничего не значащие слова, бежал до тех пор,
пока…
Она стояла прямо передо мной, шокированная,
обессиленная, слабая. Пыталась выглядеть уверенно, но дрожащие ноги
то и дело подводили её, сводя вместе потёртые колени чёрных
джинсов. Я знал эту девушку. Знал очень хорошо. Как будто бы всю
жизнь, но… при попытках вспомнить хоть что-нибудь о ней я натыкался
только на бесцветный и бездонный провал, искать истину в глубине
которого хотелось в последнюю очередь. Кобаяши Мегуми. Это всё, что
осталось мне от пережитого. Её имя. Имя, которое хотелось
произносить, которое я повторял всего минуту назад, продираясь
сквозь упоённые дождём корни и ветви.
– Будь ты проклят! – от возгласа Мегуми я отступил, как
от удара.
Она смотрела прямо мне в глаза, и по лицу её при этом,
казалось, скользнула тонкая чёрная трещина, как по поверхности
идеального зеркала. Левый кусок живого стекла представил собой
искажённую яростью, ненавистью даже маску гнева, изрытую сонмами
морщин от переносицы, уголков глаз и рта, будто бы раздувающую
зрачок до самой границы радужки… Справа же на меня смотрела та
самая Мегуми, которую я когда-то знал, но всё-таки немного другая,
уступившая неожиданному давлению отчаяния, роняющая слёзы в
каком-то детском непонимании…
– Я проклинаю тебя, Мисаки Шин, кровью своей проклинаю!
– содрогнувшись всем телом, она вдруг вцепилась зубами в
собственное запястье, разорвала его, после чего с силой взмахнула
рукой в мою сторону. Этот молниеносный жест пронзил моё сознание
ударом молнии, пустив по позвоночнику волну ледяного пота.
Иллюзия окружающей тьмы и двойного зеркала вспыхнула,
точно крылья мотылька, слишком близко подлетевшего к запретному
пламени свечи. Оросившие моё лицо тяжёлые капли казались обжигающе
горячими, они прогоняли оцепенение, заставляли понять, осознать,
вспомнить…
Я попытался броситься вперёд, но ноги не слушались, не
желали слушаться, налитые ужасом и слабостью.
А Мегуми просто шагнула назад. Всего на шажок. Робкий,
крохотный шаг – и она исчезла. Пропала в бездне неразличимого во
тьме провала, наверное, даже не размышляя над своим мгновенным
решением. Она не боялась смерти. Не боялась после того, что было
названо ею предательством. И она ушла… Ушла – но в то же время
осталась здесь, рядом со мной. Разделилась, как делится отражение в
треснувшем ровно посередине зеркале.
Отчего-то создалось пьянящее ощущение того, что всё
произошедшее я видел со стороны, что не мог ничего предпринять… И
оставался зрителем не из-за собственной слабости и неспособности
предпринять хоть что-нибудь – нет...
Наверное, это был шок. Глубокий, потрясающий шок. «Ты
предал меня», сказала она – и шагнула в пропасть… Кобаяши Мегуми.
Та, что оставила мне только имя…
Лёгкая ладонь легла на моё плечо. Тонкие, костистые
пальцы казались ледяными – я чувствовал каждый из них, чувствовал,
как недлинные ногти продавливают кожу неподалёку от незащищённой
шеи…
