Я не люблю возвращаться в прошлое. Но, как это часто бывает, оно
само находит меня — тихое, укромное, укутанное снегом и морозом.
Сейчас я делаю исключение: белый джип уверенно везет меня по
заснеженным дорогам к месту, где все начиналось. Уральский городок,
в котором я вырос, в этот зимний день кажется чем-то вроде открытки
— небольшие деревянные дома, покрытые толстым слоем снега, сугробы
на улицах, и редкие прохожие, одетые в толстые шубы. Все это так же
неизменно, как и мои родители.
Я останавливаюсь у старого знакомого дома — аккуратного,
уютного, который всегда казался мне слишком маленьким. Мама
выбегает встречать меня, едва я открываю дверь машины. Она
бросается ко мне, обнимая, несмотря на мороз и холодный ветер.
— Вадик! Ты же замерзнешь! Зачем без шапки-то вышел? — ее лицо
светится радостью, а в руках — полотенце, чтобы убрать снег с моих
плеч.
— Мама, ну что ты, я всего лишь вышел из машины, — улыбаюсь,
слегка потирая руки, чтобы согреться.
Отец, как всегда, сдержан. Он выходит на порог, складывает руки
на груди и только кивает:
— Ну, приехал, наконец. Мать все глаза проглядела. Пойдем в дом,
там тепло."
Здесь я снова просто Вадик, сын своих родителей, не имеющий
ничего общего с миллиардным бизнесом, сделками и финансовыми
отчетами. Здесь нет места давлению мегаполиса. Дом полон тепла,
запахов пирогов и детских воспоминаний. Я вхожу в него, словно в
другой мир — тот, в котором снова становлюсь мальчишкой.
За ужином мы обсуждаем разные пустяки. Отец интересуется
новостями и подначивает меня на тему политики, которую я терпеть не
могу. Мать расспрашивает про работу, и я привычно рассказываю, что
моя "институтская жизнь" протекает без особых изменений. Я знаю,
что отец гордится тем, что его сын — профессор. Это ложь, но ложь,
которую я готов поддерживать ради спокойствия родителей.
— Ну что, Вадь, студенты тебя уважают? Все так же тебя слушают?
— с интересом спрашивает мать, подливая мне чаю.
Я чувствую легкую неловкость. Натянуто улыбаюсь и киваю.
— Да, мам. Все так же. Молодежь, конечно, сейчас сложная, но
стараюсь найти к ним подход. Главное, чтобы интерес был, ну и
дисциплина.
Отец скептически прищуривается и подает голос:
— Дисциплина-то это да, я всегда говорил, что тебя в
педагогический надо было отправить. Тогда не слушал меня, а теперь,
глядишь, профессором стал. Видишь, как жизнь повернулась.
Я только вздыхаю, чувствуя, как еще одна волна неловкости
накатывает. Хочу что-то сказать, но лишь киваю, стараясь перевести
разговор на другую тему.
— Ну, а как зарплата-то? Профессорам сейчас, говорят, неплохо
платят, — продолжает отец с гордостью.
— Эээ... Да, пап, вполне достойно, — натянуто улыбаюсь я. В
мыслях мелькает ирония: если бы они знали, насколько "достойно" я
зарабатываю на самом деле. Эта ложь режет меня, но что-то
подсказывает, что так лучше — пусть родители продолжают жить в
своем мире гордости за сына-профессора. Тем более, с отцовской
уверенностью, что все, кто занимается бизнесом - бандиты и всех
нужно обязательно пересажать.
— Вот видишь, а ты когда-то не хотел слушать меня и идти в
педагогику, — с улыбкой добавляет отец, словно резюмируя наш давний
спор.
— Да, пап, ты был прав, — стараюсь улыбаться, чувствуя, как
неловкость прочно засела внутри. Я всегда думал, что привык к этой
лжи, но возвращение домой делает ее особенно неприятной. Здесь все
кажется слишком настоящим, а значит, моя игра — еще более
сложной.
— Ты, Вадик, вот что, — неожиданно говорит отец, — Надо тебе
отдыхать больше. Все работаешь. А жизнь-то одна. Надо радоваться, и
людям помогать. Да и полезно тебе будет в студенческую жизнь
окунуться. У нас на горке завтра праздник будет, пойдем вместе.
Народу там — и стар, и млад. Я тебе лыжи приготовлю.
