Глава 1: Реальность белых халатов
Боль. Безумная, грудная боль, с которой не справляются даже специальные таблетки. Она разрывает тебя изнутри, как будто кто-то вставил раскаленный прут между ребер и медленно проворачивает его, выжигая всё на своем пути. Я никогда не задумывался о том, как попаду сюда, в эту больницу, где каждый вдох напоминает о нашей смертности. Здесь нет места иллюзиям. Здесь только стены, пропитанные отчаянием, и воздух, густой от запахов антисептиков, крови и чего-то еще, чего не хочется называть.
Стоны. Крики. Шепот молитв, которые никто не услышит. Больница – это то место, где твоя рутинная жизнь, твоя работа, твои мечты исчезают, как дым. Здесь остается только ты и твое тело, которое предает тебя с каждым мгновением.
Я лежу на койке, которая скрипит при малейшем движении. Матрас тонкий, как бумага, и я чувствую каждую пружину, впивающуюся в спину. Над головой – потолок, покрытый трещинами и пятнами черной плесени. Капли воды где-то капают с постоянным, раздражающим ритмом. Я закрываю глаза, но это не помогает. Больница не отпускает. Она везде: в звуках, в запахах, в ощущении холода, который пробирается под кожу.
Больница, куда я попал, была безумным, убогим и грязным местом. Будущее, о котором мы мечтали, не стало тем безоблачным раем, который нам обещали. Оно превратилось в бедность, в руины, в свалку, где люди выживают, а не живут. Как сказали по отфильтрованным каналам социологического общества, экономика «развитых» стран окончательно рухнула. Мировое потребление уменьшилось, страны изолировались, став чем-то наподобие помойных ям, свалок своего собственного дерьма. Новости пестрят заголовками о диктатурах, безумии тоталитаризма. Демократия? Она осталась только в сердцах и умах людей, запертых под плотной клеткой идеализма, который давно стал тюрьмой.
Медицина… Теперь она пришла в такой упадок, что грязные стены и немытые туалеты стали бичом и нормой. Я откинулся на подушку, пытаясь найти хоть каплю комфорта, но его не было. Взгляд скользнул в сторону. На соседней койке лежал мужчина лет шестидесяти. Его лицо было бледным, почти серым, а на груди виднелись швы, кривые и неровные, будто его зашивали в спешке, небрежно, как тряпку. Кровь просачивалась сквозь бинты, оставляя темные пятна, похожие на карту какой-то неизвестной страны боли.
Воздух пропитался острым запахом дезинфицирующего средства, который не мог полностью перебить другие, более тревожные ароматы: гниющих ран, немытых тел и отчаяния. Ядовито-зеленые стены, когда-то, вероятно, призванные успокаивать, теперь облупились, обнажая слои предыдущих покрасок, как археологические свидетельства десятилетий халатности. В углу палаты монитор жизненных показателей мигал, издавая прерывистые сигналы, словно сам находился при смерти.
И вот я лежу здесь, с открытым переломом ноги. Ее небрежно обработали, наложили шину и бинты, которые уже начали сползать. Я помню, как врач, даже не глядя на меня, бросил:
– Держи ногу прямо, не дергайся.
Его руки были холодными, а взгляд пустым. Он не видел во мне человека – только очередную проблему, которую нужно решить как можно быстрее. Шина была наложена криво, и каждый раз, когда я пытался пошевелиться, боль пронзала меня, как нож.
Я повернулся, уставившись в потолок, не надеясь, что меня выпишут в ближайшую неделю. Хотя бы до этого попытаются вылечить мою ногу по-человечески. Но надежда таяла с каждым часом, как свеча под ледяным ветром. Я вспомнил старые фильмы, которые смотрел в детстве, – там рассказывали о гангренах, заражениях крови и о том, как люди теряли конечности из-за халатности. Эти мысли не давали покоя. Я представлял, как инфекция медленно поднимается по ноге, как черная тень, и как однажды утром я проснусь, а ее уже не будет.
