"Юная Лариса Черникова". Не потому, что певица, а потому, что кто-то решил, что лететь за границу в первую волну коронавируса – восхитительная идея. Мой Лёша заразился осенью 2020 года, как раз когда пошла вторая волна после летнего затишья. Прививок тогда ещё не было. Температура под сорок, только госпитализация. Странно, что больше никто из нас не заразился вообще тогда, и сразу, и спустя две недели тесты были отрицательные.
Тогда, 22 сентября, в осеннее равноденствие, я видела Лёшу вживую последний раз. Красная зона. Кошмар на Земле. Переписки, молчаливые звонки с маской на лице. То в сознании, то без. Даже в других отделениях больных родственники старались не посещать: боялись заразить, а ослабленному организму вирус куда страшнее. А тётя призывала их к совести заочно перед экраном телевизора.
Солнце стремительно уходило на юг. Прогнозы шли неутешительные. То один Лёшин сосед умирал, то другой, напоминая какую-то жуткую очередь на расстрел. Лёша забывал, какое время года, в его понимании был ещё конец сентября, а за окном бушевал то дождь, то снег. Вот и полярная ночь, Новый год с прямой трансляцией. Я желания не загадываю, это язычество, да и не пью. Помню, как тогда, после боя курантов, Лёша смог заговорить и сказал:
– Мира, обязательно сделай прививку, как появится.
– Обязательно сделаю, – уверила его я.
Это не было последним разговором, болезнь продолжалась ещё много месяцев. Мурманск перешёл в 2021 год, день начал быстро нарастать, как бывает в высоких широтах. 11 января с каникул вышло солнце, первый день всего на десять минут. Во второй – уже увереннее, почти на час. Ещё до праздников я прививалась от ковида и родителей отправила. Только детей, близнецов Мишу и Настю, нельзя было защитить. И тётю с её дочерью, но это уже отдельная тема…
Шла весна, день нарастал стремительно. Весна – время надежд, но и максимальной слабости, наибольшей удалённости от лета. У меня была какая-то языческая убеждённость, что весна – это финиш, самое трудное позади, сейчас будет легче. Но, увы, солнце – непременный гарант защиты от болезней для антипрививочников и натуропатов – здесь помочь не могло. В День космонавтики мне сообщили, что состояние критическое и выйти из него вряд ли удастся. Солнце в тот день село в полдевятого каким-то жутко-красным.
Майский локдаун. Белые ночи я проводила на северном балконе, несколько дней совсем не спалось, но не из-за света: раньше я всегда засыпала в полярный день. Сессия на носу, я старалась не волноваться и училась, читала, досдавала задания. Лёша хотел, чтобы я хорошо училась, ему не нужны мои переживания. Один зачёт сдала досрочно, 14 мая.
21 мая, пятница. Солнце приближается к полуночи, уже завтра оно совсем не сядет. Лёша так любит это время! Я стояла на балконе с телефоном и снимала для него. Солнце на севере, через полюс, в максимально низкой точке, длинные-длинные тени на юг, солнечные часы у нас с полным циферблатом, двадцать четыре отметки. Завтра я Лёше это покажу!
Утро было уже хмурым. Да, не получится, скорее всего, заснять картину полуночного солнца. Что ж, светло всё равно будет. На севере темно? Да, у нас солнце не поднимается высоко, но и не погружается так сильно. На экваторе, где оно над головой, там оно и под ногами. Никаких тебе сумерек, словно выключателем щёлкнули, сразу чёрная ночь, и нельзя не включать фонари. Пошёл унылый дождь, потянуло в сон.
От занятий в 11:17 по московскому и местному времени меня отвлёк телефон.
– Здравствуйте. Шевчук?
– Да.
– Мирослава Шевчук? Понимаете…
Лёша умер? Умер. То, чего ждали и боялись. Но развязка наступила, уже нечего было ждать дальше. Томительная неопределённость сменилась ясностью. Никто никому не принадлежит, люди просто идут рядом какое-то время жизни. Мы гости на Земле, живём лишь раз. В рамках вечности ведь не так и важно, двадцать семь лет, восемьдесят или сто. Каждый родившийся умрёт. Меня не мучила ни тоска, ни печаль, наоборот, какое-то тихое настроение было. Только надо торопиться жить.
