Мороз.К.О.

Тридцатое декабря

Полдень, Елкино

— Лев Мефодьевич был просто замечательным человеком! Он умер… на пике!..

— Блин...

Усопший скончался в семьдесят лет, занимаясь сексом. Реально ведь на пике… Лучше и не скажешь.

Зажав рот платком, еще пытаюсь сдержаться, а седовласый мужчина, до этого так театрально размахивающий руками, делает скорбную паузу, и с чувством произносит:

— Спи спокойно, Лев Мефодьевич! Отстрелялся!..

Зал небольшого сельского Дома Культуры поражает затравленный, неясный смех. И всего бы ничего, только он мой и единственный!.. А раздается на прощании с троюродным дядей, которого я ни разу в жизни не видела.

— Простите, — не сразу прихожу в себя. — Скорблю вместе с вами.

— Стыдно должно быть, милочка, — пихает пожилая соседка.

— Мне стыдно. Правда…

Она недовольно осматривает мой фривольный вид: голубое пальто Снегурочки, такую же шапку и темные, блестящие кудри, из-за которых пришлось приехать на траурное прощание в таком виде.

— У меня вечером крайне важное мероприятие, — оправдываюсь, проверяя, застегнуты ли на пальто пуговицы. Не дай Бог так опозориться!!! — Мне некогда было бы переодеваться, потому что попросили срочно сюда приехать.

— А вы вообще кем ему приходитесь? — кивает на сцену с «отстрелявшимся» навсегда Львом Мефодьевичем.

— Я? Племянница. Солнцева Ника…

— Солнцева? Дочь Галинки, что ли? — округляет глаза.

— Ага, — сразу меняю тему. — Меня тетя Феша сегодня утром попросила, так сказать, попрощаться от нашей семьи…

За разговорами толпа выносит нас на улицу, и все терпеливо ждут, пока сотрудники ритуальной службы закончат церемонию, а близкие родственники справятся с утратой.

Так как свирепствует снегопад, на убитом пазике вместе со всеми зачем-то еду на сельское кладбище, где, переминаясь с ноги на ногу, выслушиваю очередные, славящие покойного, речи. Спустя час нас привозят обратно к ДК и кормят горячим обедом в местной пельменной.

Наконец-то я свободна!.. Семейный долг выполнен!

Попрощавшись с новой знакомой, бегу к своей припаркованной у тротуара праворульной, красной Мазде. Снега сантиметров двадцать навалило, но по дороге ветер вполне с ним справится.

Запрыгнув в салон, отряхиваюсь и сразу же врубаю печку.

— Неужели можно ехать? — выдыхаю с нетерпением.

Завожу двигатель и, вспомнив, что прогрев автоматической коробки передач занудливые мужчины сильно переоценивают, сразу срываюсь с места. Старенькие шипованные шины натужно скрипят, им вторят дворники, расчищающие лобовое стекло от снега.

— Ой, — вздрагиваю от громкого сигнала клаксона мимо проезжающей машины и дергаю рычаг поворотника. — Забыла!.. Нервные все такие. Вроде тридцатое декабря.

У меня так вообще лучший день в году.

Сегодня будет такое!!! Такое!!! Даже описать не могу, потому что ни разу еще не чувствовала. Ерзаю от предвкушения. Тут же жалею, что не купила специальную подогреваемую сидушку, провод от которой вставляется в прикуриватель.

Холодно!

Нет.

Пипец, как холодно!

Ближе к выезду из Елкино образуется небольшая пробка, а на трассе затор. Сначала мы двигаемся медленно, потом и вовсе стоим на одном месте.

Спустя полчаса, выскакиваю на дорогу и наблюдаю, как все машины разворачиваются.

— А что случилось? — стучу в окно водителю впереди стоящего Ларгуса.

— Фура там дорогу перегородила. Не чищено! До Нового года теперь на наших легковушках отсюда никак не вырваться.

— Что значит не вырваться? — пугаюсь.

Поправив шапку Снегурки, шмыгаю носом. Этого еще не хватало.

— Дорожники уже наработались, — орет мужик и тоже разворачивается, а я остаюсь посреди леса. Одна.

— Ну нет, — запрыгиваю в машину. — Они мне все почистят. Значит, на нас, медсестер, можно жаловаться, а на дорожников нет?