Часть первая.
Врачу - исцели
себя!
Глава 1
-Всё, хватит, - я зло схватила лист
бумаги и судорожно начала писать.
-Пиши-пиши, - равнодушно сказал
главврач. – Только ты имей в виду, от судебного разбирательства
тебя это не спасет.
-Да я понимаю… - пробормотала я. –
Вот, нате!
Я хлопнула рукой по столу.
-Две недели надо отработать.
-Ну уж дудки. Сами работайте.
-По закону.
-Да плевать я на ваш закон хотела! –
заорала я. – Плевать! И на всю эту богадельню – плевать с высокой
колокольни! Провалитесь вы все к чертовой матери!
-А всё-таки правильно она на тебя
жалобу накатала, неврастеничка! – прошипел главврач. – Тебя посадят
– и черт с тобой!
-Это еще кого посадят. Я всё
правильно сделала.
-Да ты его зарезала, - сказал
он.
-Я б тебя зарезала. Да жаль, нет
возможности, - устало сказала я.
-Иди и дорабатывай.
-Не буду.
-Тогда уйдёшь по статье, - пригрозил
он.
Я обернулась, посмотрела на
него:
-Ну, по статье, так по статье. Тебе
жить, - и с этими словами вышла вон, хлопнув как следует
дверью.
-Ссука… - донеслось мне в ответ.
-Козёл, - прошептала я себе под
нос.
Осталось дойти до ординаторской,
забрать вещи и свалить отсюда. Встреченные в коридоре коллеги
угрюмо шарахались по сторонам. Но я ни на кого не обращала
внимания. Пока не ткнулась практически носом в тщедушную фигурку в
лохматом пальто:
-Я засажу вас, так и знайте! –
зашипела фигурка.
Мой взгляд, наконец, сфокусировался
и я увидела оскаленное от злобы лицо Марьи Павловны Шерговской,
супруги моего бывшего пациента. Точнее, покойного пациента. Ну, что
же… У каждого врача есть своё кладбище. Мама меня предупреждала об
этом, когда я с упорством осла и воодушевлением неофита штурмовала
медицинский институт. Ох, бедная моя мама… А я мечтала, что буду
помогать людям… Подавать помощь больным… Как хирург Пирогов, или
мой любимый Парацельс… или Авиценна… Кумиры юности, что ж вы так
обманули-то меня?
Шерговская вцепилась в мои руки и
затрясла меня как грушу:
-Убийца! Все вы тут… Убийцы в белых
халатах! – заверещала она в голос.
-Да пошла ты, - я грубо отпихнула её
и попыталась пройти дальше.
-Стерва! Нет, Вы посмотрите на неё!
Она же даже не раскаивается! – голос Шерговской взвился до потолка.
– Тварь какая!
При этих словах я не выдержала и,
обернувшись, зло и резко ответила ей:
-Ну ничего… Придешь ты еще
полечиться…
-Люди добрые! Да она мне
угрожает!
Я воздела руки, фигурально
выражаясь, к небесам, и прокричала:
-Да горите вы все синим
пламенем!
И с этими словами полетела по
коридору и успокоилась только в ординаторской.
Ну вот… Кажется, всё. Мне сорок лет.
Двадцать три из которых отданы медицине без остатка. Санитарка,
медсестра, врач… Больница, «Скорая», хирургия… Я металась по
ординаторской, не находя себе места. Как же я любила их, тех первых
страдальцев, к которым ещё санитаркой приходила в палаты. Я тогда
хотела помочь всем, всем! Никакая просьба не была для меня
неисполнимой, во мне не было ни грамма брезгливости, ни толики
равнодушия! Как же я любила их – страждущих! Как хотела им помочь!
До слез, до ночной бессонницы! А медсестрой я какой была! Да ко мне
очередь стояла на уколы, ведь моя рука была самой легкой в
отделении… Меня же отпускать не хотели! Но вот я окончила институт
и моя первая гнойная хирургия в градской больнице. Первая операция!
Бедные мои, любимые мои страдальцы! Куда ж всё делось-то? Я и не
заметила, как страдание уступило место расчетливой
требовательности: ты мне, а я – тебе. Деньги, бумажки,
профессиональные интриги, кляузные жалобы. Как я умудрялась этого
не замечать тогда, в самом начале? Наверное, я сама была другой… А
потом пришла усталость. Непередаваемая, беспросветная усталость. У
меня не стало сил, чтобы их отдавать. Я стала делать как-то все на
автомате. Приходилось изображать милосердие. Но я совсем перестала
его чувствовать. Появилось тупое безразличие. И я уже стала
подумывать о том, что надо менять работу. Ну нельзя вот так, с
таким пустым сердцем, подходить к ним, к моим бедным страдальцам!
Только я уже не чувствовала чужой боли. И это было самое паршивое!
И вот – Шерговский. Милый дядька. Пустяковое дело – аппендицит. Но
его упустили. Не у нас, в соседнем отделении. Потом – перитонит.
Его сразу же отправили к нам на стол, в гнойную. Как я ни билась,
ничего нельзя было сделать. Организм не выдержал эту схватку с
заразой. Шерговский, бедный, промучился и умер. И что же? Его жена
как с цепи сорвалась. И – последние новости – подала заявление в
прокуратуру. То ли «неоказание должной помощи», то ли «преступная
халатность»…. Главный наш зассал и сдал меня с потрохами. Падаль.
Бороться сил нет. Жалеть, прощать? Нет. Ни капли. Сдохните все.
