Удар гонга оповестил о начале торгов. Люди на скамьях зашевелились, поднялся шум.
- Тише! – Грубый голос распорядителя быстро навел порядок. – Четвертый лот. Девственница, должница восемнадцати лет от роду, безродная. Начальная цена – пятьсот монет. Голодранцы могут утереть сопли и покинуть наше заведение, а приличным людям два раза повторять не буду: не нравится девственница за пятьсот монет – топайте к матушке Фифи и щупайте дряхлые груди ее девиц. На здоровье.
Вокруг поднялся гвалт и хохот.
- Шестьсот, Хард-медведь дает шестьсот монет, господа. Шестьсот раз… Семьсот, Игли-ушлепок. Молодец, Игли. Шевелитесь, господа, кто хочет сорвать цветочек?
- Эй, Гульдик, а за что она должница? Почему не рассказал, закона не знаешь? – Голос из дальнего угла заставил всех прислушаться, и зал удивленно затих. Сотни жадных глаз уставились на распорядителя – толстого бугая в кожаной жилетке и пышном черном галстуке.
- За дело. Кинулась с ножом на доброго, славного воина из княжеской охраны. На жизнь честного человека покусилась, дрянь такая. Теперь будет год в должницах, отработает – станет свободной.
На секунду повисла тишина и взорвалась грубым хохотом.
- Обязательно станет свободной, шлюха. С ножом на воина, ага.
- А потом на хозяина кинется с ножом, и опять на год в должницы, - кто-то выкрикнул из зала, и его слова были встречены дружным смехом.
- Если живая останется.
- Пусть кидается, вовек не освободится.
- Эй, Пень, закона не знаешь? – Сердито прикрикнул распорядитель. – Закон княжества един для всех. У нас нет рабства, и хозяин несет ответственность за своего должника: за его жизнь, за его кости, за его живот.
- Конечно, Гульдик, не сомневайся. Восемьсот даю.
Вокруг одобрительно загудели.
- Пень не обидит, и кости останутся и живот…
- По отдельности, - и новый взрыв грубого хохота.
- Девятьсот, - не дожидаясь распорядителя, кто-то выкрикнул из другого конца зала. Пень – огромный детина в меховой накидке, злобно обернулся.
- Дитрих, ты уверен? Подумай.
- Пень, - стук молоточка и окрик, точно по волшебству, заставили зал замолчать. – Порядка не знаешь? Дитрих сказал свое слово. Девятьсот. Кто даст больше?
- Ой, глядите, девка-то заваливается. От страха что ли?
Подскочивший клерк успел подхватить девушку в сером арестантском платье, стоявшую посреди сцены.
- Больная?
- Нее, пугливая, в первый раз всегда страшно.
- Зато потом, глядишь, и понравится. Эй, Дитрих, ты того-самого, смотри, чтобы понравилось.
Зал опять накрыл грубый хохот.
- Тысяча монет, - прогремел голос Пня. Его глаза пожирали взглядом хрупкую девушку на стуле, ее белоснежное личико с тонким профилем, длинные темные волосы, рассыпавшиеся по груди, тонкие щиколотки из-под подола платья.
- Тысяча монет от господина Пня, - подтвердил распорядитель. И тут по залу пробежал лес рук.
- Тысяча сто…
- Тысяча сто пятьдесят…
- Тысяча двести….
Пень, взъерошив копну волос, вскочил с места, свирепо окинул зал.
- Тысяча пятьсот, - рыкнул он, точно озлобленный лев… И вдруг застыл, уставившись на входную дверь. А после нерешительно сел на свое место.
Люди удивленно повернули головы, и затихли. Большой зал аукциона должников накрыла странная тишина. Ее нарушили тяжелые шаги человека, идущего к сцене. Или нечеловека.
Распорядитель с трудом сглотнул. Его лицо накрыла бледная испарина. Он открыл рот. Закрыл. Откашлялся, явно пряча страх.
- Что угодно, сьер? – Наконец произнес он сиплым голосом.
- Ее.
Прозвучало негромко, но голос услышали все, даже в дальних уголках зала… Их называли эстеропами, поводырями в ад, псами Преисподней. Эти создания Небесного Провидения были выше двух метров, с мощными торсами, грубыми морщинистыми лицами. Эстеропы обладали неимоверной физической силой, и пришедший сюда был способен разметать этот зал по бревнышкам.
