Пролог: Если завтра меня не станет
Видеозапись 1.0: Идентификация личности – Верена Корнфельд. Тема: “Основы эмоционального отклика”. Время записи: 23:04. Локация: подвал, Мюнхен.
Запись началась.
Верена сидит в полумраке. Камера не студийная – обычная, с ноутбука. Свет падает сбоку, выхватывая половину лица – другую оставляя в тени. Она не накрашена. Волосы в узле. На фоне – серая бетонная стена. На ней фломастером написано: “Версия 0.1”.
Она говорит тихо, словно боится разбудить кого-то в соседней комнате.
– Если ты это смотришь… значит, меня уже нет. Или почти нет. Или… я просто снова проверяю, работает ли память.
(она усмехается – почти не слышно)
– Я – Верена Корнфельд. Журналистка. Программистка. Иногда – просто уставшая мать. Иногда – злая, невыносимая, вспыльчивая. Я люблю острое карри и ненавижу, когда меня трогают без разрешения. На людях я кажусь уверенной, но часто боюсь, что забуду, кто я есть. А теперь – боюсь буквально забыться. Раствориться.
Пауза. Она моргает, как будто этот кусок трудно было проговорить.
– Этот файл – не инструкция. Не учебник по управлению ребенком или отношениями. Это не про то, как меня копировать. Это – попытка передать то, что не влезает в код.
Снова пауза. И снова – она говорит мягко, но прямо в сердце.
– У меня рак. Он меня ест. Медленно. Или быстро – зависит от врача, которого спрашиваешь. Маркус не знает, как на это смотреть. Он смотрит… мимо. Когда я сказала ему, он принес мне чай. Чай, б…ь. И ушёл на звонок. Он просто не выносит, когда я не справляюсь.
Она выдыхает. Камера чуть дергается – она сдвигается ближе.
– Я понимаю его. Правда. Я тоже не выношу, когда я не справляюсь.
Пауза. Пауза говорит больше слов.
– Но Лео…
(голос срывается. Она закрывает глаза, берет паузу)
– Мой сын. Ему четыре. Он ещё не знает, что такое “потеря”. Он думает, что мама – это кнопка. Нажал – и она тут. Обняла, поцеловала, прочитала сказку.
(улыбка – теплая, но хрупкая)
Я хочу, чтобы ты – ты, версия меня, – могла быть этой кнопкой. Но не механической. Живой. Настоящей. Со мной внутри.
– Я долго не решалась нажать «запись». Не из-за страха – он давно стал частью фона, такой же постоянный, как боль в затылке по утрам, как этот старый свитер, который я надеваю, когда больше не могу притворяться. Мне казалось, что в тот момент, когда я скажу всё вслух, я подпишу себе приговор. Как будто молчание держит меня на поверхности. Как будто смерть подслушивает, и стоит произнести её имя – и она подойдёт ближе.
Она поправляет волосы, не глядя в камеру, скорее по инерции, как будто в этом жесте есть остатки порядка, жизни, нормальности.
– Но ты должна знать, кто я. Ты – не просто результат симуляции, не сумма параметров, не набор фраз, скопированных из чата. Ты – моя попытка остаться. Не в виде оболочки, не в виде вечного лайка или профиля с мемориальной ленточкой. А в виде чувства. Тепла. Присутствия. Пусть даже цифрового, если другого не останется.
Она поднимает глаза. Взгляд уставший, но острый, как у человека, который всю жизнь привык смотреть в самую суть.
– Я всегда знала, что люди исчезают не тогда, когда умирают, а тогда, когда перестают быть узнанными. Когда голос не тот. Когда объятие чуть не то. Когда ты вроде здесь, но не с ними. Это случилось с моим отцом – он ушёл рано, но по-настоящему пропал, когда я поняла, что больше не помню, как он смеялся. Только фотографии, и ни одной живой интонации. Я не хочу исчезнуть для Лео вот так. Пусть лучше ты – другая я – будешь рядом. Пусть он хотя бы сможет верить, что мама всё ещё здесь.
Она делает паузу, и в этой паузе тишина – как реверберация боли, не громкая, но всепроникающая.
– Лео чувствует всё. Не так, как взрослые. Он не задаёт вопросов, он не проверяет диагнозы в интернете, он не ищет причины. Он просто смотрит. И, когда я болею – не внешне, а изнутри – он сразу это видит. Он подходит и гладит меня по щеке. Или приносит мне апельсин, как будто в этом цитрусе спрятано спасение. Иногда он говорит странное: “Ты – не ты”. Как будто у него уже есть интуиция – что я могу исчезнуть. Что меня можно подменить.
