Живительный майский дождь только что прекратился, бескорыстно омыв камни парижских мостовых и добавив свежести вечернему воздуху. Я шёл набережной Сены, старательно обходя лужи, чтобы не запачкать белых шёлковых чулок. Скроенный модным портным сюртук из голубого бархата, с узкими рукавами и отложным воротником, сидел на мне как влитой, укороченный лазоревый атласный жилет, узкие кюлоты и туфли с серебряными пряжками довершали наряд. Сегодня я был без парика, и собственные длинные волосы, заплетённые в косичку, перевязал чёрной лентой. Не скажу, что привлекал своим нарядным видом всеобщее внимание, но встречные молодые особы бросали на меня взгляды, кто – робкие, из – под опущенных ресниц, а кто – откровенно-зовущие, в зависимости от общественного положения и рода занятий. В этот район Парижа такие, как я птички с ярким оперением, по вечерам залетали редко, так что я удостаивался и совсем других взоров со стороны постоянных обитателей этих мест, враждебных и ощупывающее жадных. Впрочем, я все их оставлял без внимания, потому что имел весьма важное и неотложное дело, по которому и поспешал сейчас.
Придерживая левой рукой эфес шпаги, я быстрым шагом углубился в лабиринт улиц, застроенных серыми двух- и трёхэтажными домами, которые даже весна не смогла лишить их угрюмого выражения. В одно из таких мрачноватых строений я и вошёл, справившись у старенького привратника, здесь ли проживает нотариус Малон. Заверенный утвердительным ответом в правильности своего пути, я поднялся по тёмной лестнице на второй этаж и оказался перед единственной дверью, такой же степени угрюмости, как и всё вокруг. Я постучал в неё несколько раз дверным молотком, и после некоторого ожидания послышался скрежет отпираемого засова. Открывший дверь невысокий, крепкого сложения малый лет под тридцать, с давно не мытыми волосами до плеч, одетый неряшливо, но с потугами на моду, не мог быть, по моему мнению, ни нотариусом, ни его слугой. На первого он не походил возрастом и отталкивающим выражением лица, а на второго – сюртуком из тонкого сукна и слишком вызывающим поведением, присущим, пожалуй, лакею самого герцога Рошамбо, но никак не бедного нотариуса. Он нагло уставился на меня, словно я пришёл просить его о милостыни в будний день. Скорее всего, нотариус нанял этого детину для охраны, ибо нотариальное дело в таких трущобах я не назвал бы безопасным. С минуту оба мы не проронили ни слова, играя в детскую игру «гляделки», пока тот не моргнул и, досадливо поморщившись, не осведомился грубым тоном, намерен ли я говорить, что мне угодно или ему можно снова закрывать дверь. За время моих странствий, я хорошо изучил подобных типов, их хамство произрастает пропорционально росту вашей вежливости, если, конечно, не дать им сразу же укорот. Поэтому я, не говоря худого слова, резко ударил ногой по его голени и тут же отвесил ему оплеуху, а затем сильным толчком в грудь отправил внутрь квартиры, сам же зашёл следом. Маленькая, украшенная жёлтыми обоями прихожая не дала возможности завершить намеченный мной полёт, и, сбив хрупкую этажерку, наглец удачно для себя впечатался в противоположную от входной двери стену. Я подошел к нему и, взяв за шиворот, тряхнул.
– Вот теперь, сударь, можешь поинтересоваться, что мне нужно.
У малого хватило ума промолчать, спеси у него явно поубавилось.
– Что там такое, Жорж? – спросил чей-то голос из глубин квартиры, – Кто там?
– Я пришёл к мэтру Малону, – громко сказал я и услышал поспешные шаги.
Мэтр Малон, возникший в дверном проёме, как я и думал, оказался почтенным пожилым человеком в коричневом паричке, тёмно-сером сюртуке, с пальцами, измазанными чернилами. Всё время, пока я находился в этом доме, меня интересовал вопрос, из-за чего нотариус мог поселиться в такой дыре, обыкновенно их сословие никак не бедствовало. Теперь же ответ был на лицо, вернее на лице бедняги мэтра, его пористый пунцовый нос и оплывшие черты прямо вопияли о невоздержанности по отношению к вину, даже если не брать во внимание его не по возрасту подрагивающие руки.
