На темной и светлой стороне

Весна встала на цыпочки, взмахнула зелёными рукавами, дотянулась до самого неба и тихонечко потянула за золотой солнечный лучик. Солнце проснулось, выбралось из уютной колыбели, взбитых пуховых облаков, сладко потянулось и с любовью глянуло на землю, совсем недавно сбросившую пушистую снежную шубку. Теперь она лежала, трогательно смуглая, совсем нагая, и смотрела на солнце влюблёнными глазами.

– Здравствуй, солнце! – сказала Земля.

Солнце радостно улыбнулось ей в ответ:

– Здравствуй, Земля! – И тотчас брызнули с небес золотые искры, которые, упав на землю, затерялись на миг в траве-мураве, чтобы чуть позже обратиться в ярко-жёлтые цветы и раззолотить всё вокруг.

– Одуванчики! – радостно воскликнула маленькая девочка с большим голубым бантом.

И заулыбались спешившие по своим делам прохожие, почувствовав, как мгновенно улучшилось их настроение, то ли от солнечного света, то ли от восторженного детского возгласа, то ли от россыпи одуванчиков в траве, которые напомнили им об их собственном таком далёком детстве…

Хотя, может быть, детство никуда и не уходило? Просто спряталось в одном из потаённых уголков души и сладко заснуло, чтобы время от времени неожиданно просыпаться, выскальзывать наружу и заставлять нас вести себя неразумно с точки зрения строгого здравого смысла, веселиться без удержу и даже шалить.

Кому из нас не доводилось слышать обращённые в наш адрес слова: «Ты ведёшь себя как ребёнок!» А что? Разве так уж плохо хранить в укромном уголке души солнечные отсветы своего детства?

И, может быть, был прав французский писатель Альфонс Доде, когда говорил: «Начальные впечатления, впечатления детских лет – почти единственное, что запечатлевается у нас на всю жизнь. В пятнадцать, самое большее – в двадцать лет, оттиски готовы. Всё остальное – повторные оттиски первого впечатления».

В это прекрасное утро Антонина Петровна Турчининова вдруг осознала, что ей до ужаса надоело таскаться и в жару, и в холод, и в слякоть, и даже в такую чудесную погоду, как сегодня, на постылую работу. Ей только что исполнилось 57 лет. И пока она ещё не превратилась в дряхлую старуху, ей страстно захотелось пожить для себя. Пожить на полную катушку!

И она в тот же день написала заявление об уходе на заслуженный отдых.

Начальство схватилось за голову, забегало по кабинету, ища пятый угол, но не нашло его и плюхнулось со вздохом обратно на свой начальственный стул, водрузило на нос очки и спросило:

– Антонина Петровна! Что это на вас нашло?

– Озарение! – радостно улыбаясь, сообщила Антонина.

Начальство нахмурилось, свело брови на переносице.

– А о коллегах вы подумали? – спросило сурово.

Антонина беззаботно пожала плечами.

– А обо мне, грешном?! – возопило начальство.

– О себе вы сами хорошо заботитесь, Анатолий Дмитриевич, – ответила женщина.

– Вы меня без ножа режете! Конец квартала!

– Середина, – беззаботно поправила начальство Антонина.

– Вы это точно решили? – упавшим голосом спросило начальство.

– Окончательно и бесповоротно!

– Может, вы ещё передумаете, Тонечка, – с умоляющей ноткой в голосе кротко проговорило начальство и беспомощно улыбнулось.

– Подписывайте, Анатолий Дмитриевич! Не тяните резину, – решительно сказала Антонина.

– Всё с вами понятно! Казнить! Нельзя помиловать! – Начальство рубануло воздух ребром ладони.

– Меня? – весело рассмеялась Антонина.

– Кабы вас, – с нескрываемым сожалением вырвалось у визави.

Начальство долго на ощупь искало на своём огромном столе ручку, потом подписывало заявление с таким кряхтеньем, словно одно тащило баржу по Волге, заменив в одночасье всех бурлаков с картины Репина.