Каунас в начале 1930-х годов был городом особенным. Время здесь словно сгущалось в узкие улицы, складывалось в каменные арки домов, отражалось в реке Неман, тихо текущей между старинными постройками и шумными рыночными площадями. Это был город встреч – народов, языков, культур. В Каунасе уживалась былая польская аристократия и литовские крестьяне, переселившиеся в город за лучшей жизнью; русские купцы, оставшиеся еще с царских времен и еврейские ремесленники, и каждый из них жил своими представлениями о прошлом и будущем.
Душой города были местные кафе и еврейские магазины на центральной улице Лайсвес аллея, проспект Свободы. Деревья вдоль проспекта обрамляли бесконечный поток людей – от школьников с учебниками до торговцев, гордо демонстрирующих товары, от изящных стариков в высоких цилиндрах до студентов, увлечённых разговорами о философии и политике. Каунас в это время был не просто городом – он был витриной страны, центром жизни и культуры молодой литовской республики.
Культурная жизнь включала вы себя и увлечение новыми мировыми веяниями. Одним из таких модных трендов был Эсперанто. Язык, родившийся в уме доктора-мечтателя, грезившего об объединённом человечестве, нашёл здесь удивительный отклик. Вечерами многие каунасцы собирались в маленьких, но уютных кафе, где проводили встречи, разговаривая на этом новом языке мира, знакомясь и обмениваясь идеями с теми, кто тоже верил в объединение народов и дружбу между ними.
Одним из таких энтузиастов был Лейб – молодой преподаватель дрених языков в еврейской гимназии Каунаса. Родившись в не религиозной семье, он с детства впитал в себя любовь к знаниям и книгам, к истории и языкам. Лейб считал, что в мире, где границы между государствами становятся всё жестче, языковые барьеры – лишь досадное препятствие на пути к истинному единению народов. Для него эсперанто был не просто языком; он стал символом того, каким может быть мир, если бы люди смогли понять друг друга.
Гимназия, где он преподавал, была одной из главных еврейских школ в городе. Лейб вкладывал в обучение детей не только знания по литературе и языкам, но и свою веру в необходимость общечеловеческого единства. Его уроки не были скучными лекциями, наоборот – он умел оживить древние истории, сделать мертвый язык живым и ярким. В его классе всегда царила атмосфера доброты и взаимопонимания, и это привлекало учеников, которые любили его за искренность и душевную теплоту.
В гимназии, как и во всём Каунасе, к эсперантистам относились с осторожным интересом. Одни считали их идеалистами, другие – наивными мечтателями, а кто-то и вовсе не понимал, зачем изучать ещё один язык, если хватало и местных – идиша, литовского и польского. Однако для Лейба это не был просто язык; это была философия. Он рассказывал ученикам, что эсперанто – это не просто набор слов и правил, но язык, который позволяет по-новому взглянуть на мир, найти общий язык с любым человеком, будь то немец, литовец или француз.
Пока другие учителя считали его странным, ученики к нему тянулись. Его страсть к языкам и его видение единства народов находили отклик в сердцах юных учеников, особенно тех, кто был так же, как и он, поглощен идеями о свободе и мире. Он знал, что некоторые из них передавали услышанное от него родителям, что его слова обсуждали за ужином и что для многих его взгляды становились источником вдохновения. И хоть Лейб считал себя обычным учителем, он чувствовал, что его усилия не напрасны.
Среди знакомых Лейба по эсперантитскому движению особо выделялась Анна Висловская, молодая машинистка, работавшая в одной из мелких фирм города. Анна была тем человеком, который трудно остаться незамеченным. Её энергичность и живой ум выделяли её среди ровесниц, а сила воли и бесстрашие делали её заметной в любой компании. В Каунасе, где национальные и культурные границы были четко обозначены и порой даже слишком явно ощущались, Анна представляла собой смесь, в которой сложно было бы разобрать что-то одно: полька по происхождению, она с детства говорила и на литовском, и на польском, и также легко переходила на идиш, поскольку многие её соседи и друзья принадлежали к еврейской общине.
