Если вас никто не любит,
будьте уверены, это ваша вина.
Ф. Родридх
ПРОЛОГ
Последние лучи заката мягко озаряли
башню королевского замка. Отсюда открывался великолепный вид на
город и на далекую полосу леса. Внизу кипела в жизнь, а здесь,
наверху, было тихо и спокойно — тут можно было подумать.
На увитом плющом балконе стояли
двое: высокий длиннобородый старик в темной мантии и плотный
мужчина в монашеской рясе, ростом достигающий первому едва ли до
плеча. Оба молчали, задумчиво глядя вдаль. Невысокий теребил
большой деревянный крест у себя на груди.
Он заговорил первый:
— Тянуть больше нельзя…
А потом крепко сжал губы, будто сам
испугался своих слов.
— Ты прав, — тихо отозвался старик,
— мы слишком долго работали, чтобы отказаться в последний
момент.
— Господь простит нас, — несколько
неуверенно ответил собеседник. — Он увидит, что у нас благие
намерения, и простит нас. Я буду молиться.
Старик поежился, но совсем не от
холода.
— Может, Господь и простит нас, —
пробормотал он. — А мы сами себя? Это же не просто так, это
человеческая жизнь. Думаешь, тот ни в чем не повинный юноша
когда-нибудь нас простит?
— Мы будем молиться, — повторил
невысокий. И, помолчав, добавил: — К тому же мы оба знаем, что
юноше уже не придется нас прощать.
От этих слов старик вздрогнул, но
промолчал.
Я стоял перед огромным зеркалом в
старинной резной раме. Зеркало отражало высокого худощавого парня с
всклокоченными светло-русыми волосами, с серыми глазами, одетого в
растянутый свитер, джинсы, кроссовки, — все как обычно. Я ехидно
подмигнул своему отражению, но оно не повторило мой жест, напротив,
нахмурилось, а брови угрожающе сошлись на переносице. По спине
пробежал холодок, тут же превратившийся в настоящий животный
ужас.
Я рванулся от зеркала прочь, но не
смог сделать и шага — что-то удерживало меня, заставляя по-прежнему
стоять перед своим ожившим отражением, которое, в свою очередь,
ничего не ограничивало: мой двойник шагнул ко мне с самым
решительным видом.
И тогда, размахнувшись, я ударил по
гладкой поверхности, разбивая руки в кровь. Зеркало брызнуло в
ответ миллионами осколков. Они сыпались отовсюду, впивались в лицо,
голову, руки...
Я закричал и проснулся. Сердце
отчаянно колотилось в груди.
Осмотрелся: я лежал на кровати в
своей комнате, на мне те же джинсы и свитер, что и во сне, но
настолько измятые, что в их реальности можно было не сомневаться —
вчера я зачитался и уснул, даже не переодевшись. Распахнутая книга
все еще лежала на моей груди.
— Черт-те что, — пробурчал я,
садясь. Провел рукой по лицу, пытаясь прийти в себя, потому что сон
все еще не шел из головы. Это же надо было такому присниться. Нет,
мне и раньше частенько снились странные сны, но этот был особенно
реальным.
В квартире стояла звенящая тишина:
ни шороха, ни единого скрипа. Значит, мама уже ушла на дежурство в
больницу. Интересно, не стала меня будить или не добудилась? Она
уже несколько раз рассказывала, что не смогла меня разбудить,
потому что я отбивался. А все почему? Потому что стресс! Никто
молодежь не щадит.
Посмотрел на часы на прикроватной
тумбочке и снова выругался. Да что за непруха? Девятый час, а в
восемь нужно было быть в школе — сегодня репетиция последнего
звонка, и всех обязали явиться к первому уроку.
Вскочил с постели и бросился
переодеваться. Опять опоздал и услышу о себе в школе много
«хорошего», нового, конечно, вряд ли — за десять лет учебы я,
наверное, выслушал о себе уже все.
Я был из тех, кого считают
оболтусами, «учительским горем» и «маминым разочарованием». Когда
мои одноклассники читали «Войну и Мир», я зачитывался «Хрониками
Амбера», когда готовились к экзаменам — играл в футбол. Были на
моем счету и разбитые школьные окна, и взорванный кабинет химии, и
костер в спортзале, а также драки на территории школы. Раньше моя
мама была постоянным гостем педсоветов, но ближе к старшим классам
учителя отчаялись и смирились с тем, что меня не переделать, и
оставили мою бедную мать в покое. Наверное, в этом году, когда я
получу аттестат, весь педагогический персонал трижды перекрестится
и вздохнет с облегчением...
