Асфальт закончился внезапно, словно обрыв над пропастью. Последний щелчок на табло телефона – «нет сети» – и вот уже глухой стук колес по разбитой грунтовке стал единственным звуком, нарушающим тишину. Машина мягко подпрыгивала на ухабах, вздымая за собой рыжую пыль, и Василиса ловила себя на мысли, что смотрит не на дорогу, а на профиль Максима. На его сосредоточенное лицо, на каплю терпения, скатившуюся по виску. И сердце ее сжималось от странной, сладкой боли – ведь он был здесь, в этой глуши, только ради нее.
«Ну вот, почти приехали», – прошептала она, прильнув лбом к прохладному стеклу. За пыльной пеленой проступали знакомые до слез черты: поля, поросшие бурьяном, покосившийся забор, темная полоса леса на горизонте. Это место пахло детством – земляникой, сеном и дымком от печки. И бабушкой Матреной, чьи руки всегда пахли травами и свежим хлебом.
«Райский уголок», – фыркнул Максим, крепче сжимая руль, и его пальцы побелели от напряжения. – «Еще километр, и у «Ласточки» отвалится что-нибудь жизненно важное. Ты уверена, что мы не свернули в 1941 год?»
Василиса рассмеялась, и этот смех был полон нежности. Она потянулась через консоль, коснувшись его плеча, почувствовав под ладонью знакомое напряжение мышц. «Мой герой. Терпит ради меня адские ухабы». Она смотрела на него, впитывая каждую черту – упрямый подбородок, ямочку на щеке, которая появлялась, когда он пытался скрыть улыбку. Этот человек мечтал о стерильных небоскребах и карьере в городе, а вместо этого трясся по проселочной дороге к дому ее умирающей бабушки. И делал это без единого упрека. Потому что любил. Потому что они – одна команда.
«Не ной. Зато каков воздух! Пахнет детством», – улыбнулась она. Она приоткрыла окно, и в салон ворвался густой аромат нагретой земли, полыни и чего-то цветущего.
«Пахнет навозом, Василис», – сказал он, но его губы все-таки дрогнули в улыбке. Он накрыл ее руку своей, на секунду оторвавшись от руля. – «Но для тебя я готов терпеть даже это. Обещаю, буду паинькой. Ну, почти».
«Всего три дня», – сказала она, переплетая свои пальцы с его. Их руки лежали на его колене, образуя маленький островок тепла и единения в качающемся салоне. – «А потом мы возвращаемся, и начинается наша настоящая жизнь. Та самая квартира с балконом, который ты будешь ненавидеть поливать, но будешь, потому что я попрошу».
«И с горячей водой, которая никогда не будет кончаться», – он поднес ее руку к губам и быстро поцеловал костяшки пальцев. Этот легкий, почти невесомый поцелуй отозвался в ней целой симфонией. – «Договорились. Переживем это приключение, и – вперед. Вместе».
В этот момент на обочине появилось темное пятно. Машина приблизилась, и пятно обрело форму – изуродованный труп пестрой курицы. Рой синих мух гудел над ней, поднимаясь жирным облаком.
Максим резко дернул руль влево. «Фу, черт…» – вырвалось у него.
Василиса инстинктивно прижалась к нему, чувствуя, как сжалось от неприятного зрелища ее собственное сердце. Не столько из-за курицы, сколько из-за его реакции. Она ненавидела, когда что-то омрачало его настроение, когда на его лицо ложилась тень раздражения.
«Бедная птица… Странно, бабушка Матрена всегда говорила, что хищники сторонятся дорог».
«Может, сбежала от какого-нибудь местного фермера, и ее сбила машина», – предположил он, пожимая плечами. Ему явно не хотелось задерживаться на этой теме. Василиса почувствовала, как его плечо вновь напряглось под ее ладонью. Ей так хотелось снова его расслабить, вернуть тот миг тихого единения, что был секунду назад. Она еще сильнее прижалась к нему, словно пытаясь защитить его от всей грязи и несовершенства этого мира.
