Глава I – Там, где я склонила голову
…и если бы я ушла тогда, быть может, я всё ещё принадлежала бы себе.
Теперь я могу признаться: я осталась намеренно. Осталась, чтобы увидеть, как истончается моя воля. Мне следовало уйти раньше, когда ещё можно было притвориться, будто ничего не чувствую. Будто его молчание не поселилось в моей груди, не расползлось по ней, не заполнило собой щели между мыслями. Когда его глаза были всего лишь глазами, а не гибельным омутом, влекущим с той же настойчивостью, с какой мёртвых тянет к земле. Когда его голос ещё не звучал во мне даже в одиночестве. Когда его имя ничего не значило. Когда вино не было кровью, а кровь – вином.
Порой мой мысли возвращаются к тому вечеру. Он говорил долго – куда дольше обычного.
– Хотя… я соглашусь. После того, как прожил век за веком, начинаешь видеть, сколь жизнь поверхностна.
Его голос тогда звучал иначе. Не потому, что изменился тембр – нет. В нём появилось нечто едва уловимое. Будто он, вопреки себе, допустил откровенность. Или, быть может, выдал усталость – ту, что не касается тела.
– Много драмы, страсти, смятения чувств, – произнёс он негромко, слегка склонив голову. В его голосе не было ни усмешки, ни жалобы – только лёгкое сожаление. – Но всегда есть некая лёгкость, хрупкость, которая превращает всё в фейерверк.
Я помню, как его тонкие, бледные пальцы держали бокал небрежно, с каким-то изнурённым изяществом. Он вёл ими по стеклу – от узкого основания к широкому горлышку, медленно, почти дразняще. Как тот, кто знает: это прикосновение запомнится – как последнее. Бордовая жидкость внутри покорно колыхалась в такт его движениям. Я не знала, что кружит голову сильнее: этот жест или его голос.
Он сидел на софе, окружённый ворохом бархатных подушек. Его пальцы неторопливо перебирали мои волосы – небрежно, будто по привычке, не осознавая жеста. Как будто всё это имело значение когда-то, но теперь осталось лишь пустой формой. Не про нас. Не здесь.
Я устроилась на полу у его ног, прижавшись щекой к его коленям. Под ладонями – холодная, плотная ткань его брюк, гладкая, с едва уловимой фактурой. Я водила по ней пальцами почти бессознательно, будто ища позволения остаться. И в опреки всему, это казалось мне самым уютным на свете. Хотелось просто уснуть здесь, в этом мгновении, не задаваясь вопросами. Погрузиться в вечность.
– Как будто то же самое происходит с тобой снова и снова, – тихо сказал он, не глядя на меня. – Только с незначительными изменениями. Но всегда одинаково глупое. И бесцельное.
Мне было трудно подобрать слова. Всё, о чём он говорил, отзывалось во мне, как будто он зачитывал мои собственные мысли, которые я ещё не успела осознать. Будто мы и правда мчались в карете с бешеной скоростью по замкнутой дороге, и не было никакой возможности остановить этот бег. И единственное, что оставалось – это держаться крепче за ручки, до синяков на ладонях, до красных пальцев… и просто надеяться, что рано или поздно колёса сорвутся в кювет. Но каждый новый виток оказывался лишь стремительнее и опаснее предыдущего.
Он откинулся на сливовые подушки и прикрыл глаза. И впервые в его лице проступило нечто иное – не просто усталость плоти, но тягучее истощение, впившееся в самые кости. Усталость души. Он медленно перевернул бокал вверх дном, позволяя последним каплям стекать в рот. Когда он запрокинул голову, я смотрела на его горло, на изящную гортань, на тонкую линию шеи – как будто заранее знала, что однажды буду жалеть о том, что не позволила себе прикоснуться.
И вдруг он открыл глаза. Его взгляд впился в меня с такой безмолвной сосредоточенностью, что я не смогла пошевелиться. Секунда, другая – он лишь смотрел. Молча. Пронзительно. Я знала: мне стоит что-то сказать. Но слова не шли – он был слишком близко. Слишком усталый. Слишком прекрасный.
