«Север наш»
В ПРОЗРАЧНОМ сумраке лунной ночи на опушке заснеженного леса стоит светящаяся изнутри юрта.
На нее внимательно смотрит загадочный Александр Евтеев. Отбросив сомнения, он уверенно преодолевает необходимое расстояние и протискивается в юрту, откуда через несколько секунд начинают доносится его вопли: «Вы чего?! А ну перестать! Вы знаете, с кем вы… да я вас… извращенцы! Ублюдки! И ты огреби, а-ааа! не лезь… уйди! Извращенцы! Ну и извращенцы! А-ааа!».
ПОГОЖЕЕ морозное утро. Не скашиваясь на темнеющий на дальнем плане лес, Александр Евтеев в поврежденной одежде и непроницаемой задумчивости идет по бетонной дороге и не замечает поравнявшийся с ним допотопный автобус, который останавливается, двери со скрипом открываются, Евтеев, подумав, поднимается на ступеньку, взирает на глядящего перед собой водителя Дрынова и, пройдя по салону, встает около единственного пассажира – пожилого рецидивиста Михаила «Косматого», зорко взглянувшего на Евтеева снизу вверх.
– Ты бы, парень, присел, – промолвил «Косматый». – Он рвет резко – на копытах не удержишься.
– Деньги собираете вы? – присаживаясь, спросил Евтеев.
Автобус тронулся и с переменным успехом понесся быстрее и быстрее.
– Когда было с кого, я собирал, – проворчал «Косматый». – Не кондуктором, а человеком крыши – угрюмым сборщиком полагающегося процента. Мощно мы тогда держали…
– И что заставило отпустить? – поинтересовался Евтеев.
– Будет настроение – поведаю, – сказал «Косматый». – Ты видишь, как я любезен?
– Жизнь вас чем-то научила.
– Да всему, – фыркнул «Косматый» – Нутро у меня по-прежнему блатное, но за ненужные вопросы я понт уже не выкатываю. К понятиям никого не призываю.
– А просто поговорить с вами можно? – спросил Евтеев. – Как со случайным попутчиком.
– О девках? – предположил «Косматый».
– Мне любопытно, что вы о юрте думаете, – сказал Евтеев.
– С извращенцами? Я в нее не заходил. Насчет того, что правильно, а что нет, я больше не бакланю, но сам себя блюду. Если бы меня к ним потянуло, я бы и то не пошел.
– А как эта юрта здесь вообще оказалась? – спросил Евтеев.
– Жить-то им где-то надо, – ответил «Косматый». – У нас их не выносили и выселили, вот они и обосновались в лесу. Скинулись на юрту… к ней и медведь подойти побоится.
– Медведь, говорят, крайне труслив.
– Да, очень, – усмехнулся «Косматый». – Ты посмелее.
– Почему конкретно я? – возмутился Евтеев.
– Ты, я… люди. С прошлым забытым и не забытым, со знаниями, под знаниями… подзаконными актами подсознания. В окне фермер Катков с его сыном Борисом. Свою маму ищут… не одну на двоих – кому жену, кому маму. Она от них скрывается.
В ОДИНАКОВЫХ полушубках и натянутых на уши шапках отец и сын Катковы глядят вслед уезжающему автобусу.
Виктор Андреевич приземист и простоват.
У семнадцатилетнего долговязого Бориса в глазах присутствует унаследованная от матери неоднозначность, имеющая свойство бесследно исчезать, едва он переводит взгляд на отца, растящего из него настоящего мужчину.
– На автобусе мама раньше не ездила, – сказал Борис.
– Этот только у нас по округе катается, – промолвил фермер. – На нем отсюда не уедешь, а она, полагаю, сейчас далеко. Здесь мы все прочесали.
– Исходили, – кивнул Борис. – Но мы не были ни у лесника, ни у могильщика. С лесником Филиппом у тебя напряг, но могильщик Иван Иванович с порога бы нас не отослал. Сходим к нему?
– А если он уже нашел ее труп? – вопросил фермер.
– Моей мамы? Она не уехала, а шла и в снег упала? Умерла?! Из-за тебя! Ты работой ее довел! Хозяйство веди, за работниками смотри, коров дои… с усталости она не по-волчьи выла, а мычала, как корова! Выйдет во двор и мычит. При тебе сдерживалась.
