Прошуршала щеколда, открылась дверь.
— Миледи, следуйте за мной.
Томас, доверенный слуга отца. Его не подкупить, от него не
убежать, и разжалобить тоже не удастся. Я покорно вышла из комнаты,
где просидела взаперти весь последний месяц.
Мама бросилась ко мне. Пришла! Все-таки пришла проводить. Слезы
потекли у меня по щекам.
— Все хорошо, доченька, — прошептала она, обнимая. — Все будет
хорошо.
— Ничего уже не будет хорошо!
— Стены монастыря защитят тебя от страстей.
— И от жизни…
И от Джека. Новый Свет — это навсегда. Это значит, я больше
никогда не увижу ни любимого, ни дом, ни маму, ни даже батюшку.
Кричать в сердцах «Видеть вас не желаю!» — одно, а на самом
деле…
— Подумай об этом как о возможности. — Она погладила меня по
спине.
— О да, потрясающие возможности, — не удержалась я. — Молиться,
поститься, слушать сплетни товарок по несчастью. Возможность не
носить корсет, но даже это меня не утешает.
— Возможности не рисковать жизнью, рожая детей. Возможности
начать все сначала в новом мире. Возможности читать и думать. —
Мама улыбнулась, вытирая мне слезы. — Может быть, станешь
аббатисой, и мы здесь будем гордиться твоими деяниями…
— Что я слышу, леди Элейн!
Я вздрогнула, оборачиваясь на отцовский голос. Лицо батюшки
покраснело от гнева.
— Пока я стараюсь избавить нашу дочь от пагубных страстей, вы
взращиваете в ней честолюбие? А я-то гадал, почему все усилия
пропадают втуне!
Мама не ответила. Я вообще не помню, чтобы она хоть раз
попыталась поспорить с мужем.
И все-таки он пришел. Я не видела отца с того дня, как меня
вернули домой. Когда он велел запереть меня в комнате. Я бросилась
отцу в ноги.
— Батюшка, умоляю, не отсылайте меня! Я буду послушной! Я
никогда больше…
— Встань, — брезгливо прервал он меня. — Надо было думать до
того, как согрешить. Теперь нам всем остается только молить
Господа, чтобы в монастыре ты смогла отрешиться от мирского и
спасти свою душу.
— Пожалуйста… — Я попыталась еще раз. Не могла не попытаться.
Что я буду делать одна в Новом Свете? В тот момент я в самом деле
намеревалась исполнить все свои обещания. Постараться не думать о
Джеке, как бы ни хотелось мне получить от него весточку. Я не хочу,
не могу уезжать!
— Встань, — повторил он. Оторвал мои руки от камзола. — Я буду
молиться за тебя, Белла. Больше я ничего не смогу для тебя сделать,
и пусть Господь будет к тебе милостив.
Я поднялась.
— Покажи карманы, — велел отец.
— Там ничего нет, батюшка.
Отец бесцеремонно распахнул полы моего платья, полез в карманы
сам. Когда он вытаскивал оттуда сложенный в несколько раз лист
бумаги, на лице его было злорадное торжество.
— Ты все-таки смогла скрыть его любовные письма!
Он развернул бумагу. Помолчал. Прокашлялся. Матушка подавила
улыбку, я старательно смотрела в пол. Не зря я переписывала молитвы
самым убористым почерком, на который только была способна.
— Гм. — Отец прочистил горло. — Рад что ты наконец взялась за
ум. Погоди-ка.
Он торопливо вышел и, вернувшись, вручил мне молитвенник.
— Вот. На память о доме.
— Благодарю, батюшка.
Я присела в реверансе. Тихонько выдохнула. С отца сталось бы
обыскать меня полностью, а этого никак нельзя было допустить.
— Ступай.
Вот и все. Я снова расплакалась — едва ли мой дом можно было
назвать счастливым местом, но, по крайней мере, здесь все было
известно и понятно. Впереди же простиралась неизвестность.
— Пойдемте, миледи. — Томас положил ладонь мне на плечо. —
Корабль ждать не будет.
Я брела за ним, полуслепая от слез, а в голове билось только
одно слово.
«Никогда». Я больше никогда сюда не вернусь.
За стеной шарахнуло так, что я присела, заткнув уши. Что-то
затрещало, кто-то закричал. Я сунулась к окну, но все, что смогла
увидеть по ту сторону, — доски борта чужого корабля.
