— Глашка! Глашка, проснись!
Я, застонав, потянула на голову одеяло. Вот же дал дед имечко!
За всю жизнь так толком и не привыкла.
— Вставай, ленивая корова!
Это кто там такой добрый? У меня, между прочим, голова
раскалывается — неудивительно, чудо, что вообще жива осталась.
— Да вставай ты, барыня недоделанная!
Щеку обожгла пощечина. Я подскочила в кровати, проглатывая
ругательство.
— Нашатырку вы сами выпили, что ли?
Успела заметить движение, на автопилоте перехватила летящую к
моему лицу руку. И замерла, ошалело хлопая глазами.
На меня, точно так же ошалело, смотрела никакая не медсестра и
не санитарка, а женщина в застиранном и потерявшем цвет платье,
будто добытом из костюмерной фильма про восемнадцатый век. Сама
женщина выглядела чуть моложе платья — где-то на полтинник, если
допустить, что чепец с кружевами и поджатые гузкой губы накинули ей
лет пять.
А рука, которой я остановила еще одну пощечину, была явно не
моей. Ни намека на маникюр, пара заусенцев и обломанные ногти.
Четкая граница между загорелой кистью и белой кожей за узким, раза
в полтора тоньше моего запястьем — похоже, от длинного рукава. Эти
руки занимались грязной работой и не знали, что такое домашние
перчатки.
Я вылетела из кровати, заметалась в поисках зеркала. Через пару
секунд опомнилась: судя по интерьеру этой каморки, зеркало искать
бессмысленно. Во всех отношениях: во-первых, ему неоткуда взяться в
комнате, где половицы скрипят от каждого шага, по ногам
немилосердно дует, а чем обиты или покрыты стены, и вовсе не
различишь в жалком пламени одной свечи. Во-вторых, я, очевидно, не
я.
Кажется, я не просто отключилась, надышавшись дымом, а
отправилась прямиком на тот свет.
Эта мысль оглушила, я застыла, пытаясь припомнить. Дым, кашель
рвет легкие, я на четвереньках подпихиваю под попу соседскую
Василису, та волочит за собой трехлетнюю сестру — малышка
перепугана так, что даже не брыкается. На полу дыма меньше, но у
входной двери все же приходится встать, чтобы открыть замок — тут
меня и накрывает, я вываливаюсь в подъезд вместе с дверью. «Глафира
Ивановна!», а дальше — тишина. Надеюсь, девчонкам хватило ума не
возиться со мной, а выйти в открытую дверь и сбежать по лестнице,
чтобы все было не зря.
— Глафира Андреевна. — Дама с гузкой, похоже, опомнилась, яда в
голосе было столько, что я поежилась. — Барышня, не соизволите ли
вы одеться и спуститься на кухню?
— Чего? — отмерла я. Переступила окоченевшими ногами.
— Шевелись, корова ленивая! — рявкнула она. — Тетка твоя
проснется, кофий к ней сам прискачет?! И готовить я одна
должна?
Она хлестнула меня какой-то тряпкой, я машинально увернулась.
Растерянность сменила злость. Не знаю, кто я сейчас и кто эта
женщина, но я даже с отпетыми двоечниками так не разговариваю. И с
собой так обходиться не позволю.
— Рот закрой, — негромко проговорила я. — Если не хочешь, чтобы
я тебе его с мылом вымыла.
Кухарка, или кто там она, замерла, хлопая глазами. Отмерла.
— Чи-и-иво?
Она снова замахнулась тряпкой. Я поймала ее, дернула на себя.
Тетка потеряла равновесие, взвизгнула. Пользуясь ее
замешательством, я вытолкнула скандалистку в дверь, благо до той
было три шага. Захлопнула ее. Крючка или какой-нибудь защелки
изнутри было не предусмотрено. Быстро оглядевшись, я подхватила
метлу, засунула ее в дверную ручку, заблокировав дверь.
Снаружи донеслись ругательства. Я покачала головой — пожалуй,
рот с мылом этой даме придется вымыть еще не один раз. Встряхнула
оставшуюся у меня в руках тряпку. Это было платье, такое же
древнее, как и на горластой бабе, только еще и обтрепанное по
подолу, и залатанное. Я огляделась еще раз, но больше ничего
похожего на одежду не обнаружила.
