Кладбище было пустым и темным, впрочем, как всегда в это время.
Лунные блики прорывались сквозь ветки, садились бесформенными
пятнами на покосившиеся кресты, на покрытые снегом холмики.
Мне света хватало, привыкла. Здесь я ходила каждый день, срезая
путь от автобусной остановки до дома. На самом деле куда
безопаснее, чем через дворы: вечерами по кладбищу шастает мало кто,
а мертвые не кусаются. Да и странно было бы практикующему
судмедэксперту бояться покойников.
Когда за спиной заскрипел снег под чужими ногами, я даже не
испугалась. Мало ли кто точно так же решил срезать путь. Оглянулась
и увидела мужской силуэт. Темный пуховик, балаклава на лице —
неудивительно, мороз под тридцать. Пришлось прибавить шагу: терпеть
не могу, когда дышат в спину на узкой тропинке, а сигать в сугроб,
чтобы пропустить незнакомца, тоже не хотелось.
Но тот, сзади, кажется, тоже ускорился. Я снова обернулась:
лунный блик засветился на лезвии ножа в руке.
От страха пересохло во рту. Очень некстати — или кстати —
вспомнилось, что за последний месяц у нас в морге побывало два
женских трупа с перерезанным горлом и следами полового акта. Оба
привезли с улиц нашего района. Я рванула со всех ног, путаясь в
полах пуховика. Еще каких-то метров десять, а там — освещенная
улица, где всегда полно народа, переход и дом. Ледяной воздух
обжигал горло, пульс колотился в ушах, заглушая шаги.
Я все-таки не успела: меня дернуло назад, прежде, чем я успела
опомниться, жесткая рука ухватила поперек груди, что-то сдавило
шею. Я рванулась — высвободиться, бежать! В первый миг показалось,
что воротник пуховика и шарф защитили — ведь боли я не
почувствовала, и даже вырвалась и сделала несколько шагов прежде,
чем ноги подкосились, грудь скрутил кашель и перестало хватать
воздуха. Неужели все? Нет, ни за что! Мало ли, что плакать по мне
некому, я жить хочу! Дышать! Я попыталась отползти, но руки
подогнулись, уронив меня лицом в снег, а потом наступила
темнота.
Сквозь сомкнутые веки пробился свет, потускнел, словно его
что-то заслонило. Я открыла глаза. Надо мной склонился мужчина.
Исчезла балаклава, открыв светлые волосы с едва заметным рыжеватым
отливом, цепкий взгляд серых глаз, упрямый подбородок. Мелькнула
нелепая мысль — какого рожна этакий красавец подался в маньяки?
Подкати он ко мне по-хорошему, я бы наверняка…
В следующий миг до меня дошло, что я каким-то чудом жива и еще
не все потеряно. Я заорала так, что оглохла сама, и со всей дури
врезала мужику в нос. Он отлетел, закрывая лицо руками, я вскочила,
со всех ног рванула между могил.
— Стой! — гнусаво полетело в спину.
Ага, размечтался!
Я перепрыгнула некстати подвернувшуюся под ноги ветку, но та,
словно сговорившись с маньяком, ухватила меня за юбку. Взмахнув
руками, я со всей дури хлопнулась о землю, и нескольких мгновений,
пока я восстанавливала дыхание и поднималась, мужику хватило, чтобы
меня догнать.
— Да куда ты, дура! — рявкнул он, и в этот раз голос прозвучал
нормально, хотя кровь из расквашенного носа текла по лицу темными
струйками. И столько власти было в этом рыке, что я на миг замерла,
глядя на него снизу вверх.
Он шагнул еще ближе, наваждение развеялось. Я снова подлетела,
путаясь в подоле. Подол? Не джинсы? Да какая, к черту, разница,
потом разберусь! Мужик потянулся, пытаясь схватить за руку — в этот
раз я успела отскочить и снова помчалась между могил, радуясь, что
ноги не вязнут в снегу.
Где снег? Где я? Какого?!..
Но мозг окончательно отказался думать и анализировать, оставив
одну мысль — бежать. Бежать быстрее, спасаться со всех ног.
Плевать, что грудь уже жжет и колет в боку. На все плевать.
Бежать!
— Стой, говорю, там мертвяков полно!
