— Я пришел исполнить супружеский долг.
Я недоуменно моргнула, глядя на здоровенного мужика в бабушкиной
ночнушке с завязками у горла. Это что еще за явление? Я не говорю о
том, что супружеский долг некому исполнять вот уже много-много
лет.
Забористые, однако, глюки. Интересно, это седатики или
предсмертные видения? После того, как на переходе в тебя что-то
врезается, и ты улетаешь в темноту, не успев почувствовать боль,
окажешься или в операционной, или на том свете. На ангела этот
мужик не походил, несмотря на ночнушку.
Здоровый, наверное, головы на полторы выше меня. Широченные
плечи не скрывает даже свободное одеяние. Собранные в хвост волосы,
кажется, темно-русые, в неровном свете свечей не разберешь.
Аккуратная бородка, правильные черты лица. Взгляд… блин, так на
врага смотрят перед убийством, а не на, гм, объект супружеского
долга.
— Ну исполняй, зря, что ли, пришел?
Какая там сегодня больница дежурит по экстренной травме? Третья?
Очнусь, спрошу Петю, чего это такое он мне вколол. Шикарный мужик
пригрезился, даже жаль, что глюк.
Он не слишком аккуратно подтолкнул меня так, что я попятилась,
плюхнулась на постель. Придвинулся, нависая, явно собираясь
опрокинуть меня. Эй, мы так не договаривались!
— А поцеловать?
Он уставился на меня с таким изумлением, будто смотрел на
говорящую кошку. Ненависть во взгляде сменилась насмешкой.
— Извольте.
Боже, какой голос! Низкий, с чуть хрипловатыми бархатными
нотками. Да от одного этого голоса теплеет в низу живота. Нет,
такой мужчина может быть только глюком. А жаль. Хотя… после того,
как очнусь, мне явно будет не до мужчин. Так хоть сейчас
оторвусь.
Он сел рядом, полуобернувшись ко мне, властным движением
притянул за загривок. Коснулся моих губ своими — легко, почти
холодно, точно покойницу целовал. Нет, ну я так не играю! Уж в
собственных-то глюках можно и погорячее.
Я обвила руками его шею и поцеловала по-настоящему. Его губы
остались безучастными. Слушай, ну только не говори, что ты еще и
целоваться не умеешь, и супружеский долг исполнять собрался прямо в
этой ночнушке. С такой-то внешностью, с таким голосом, к своим…
тридцати, пожалуй, ты должен был стольких перебрать, что Соломону с
его гаремом не угнаться. Ну так какого рожна?
Я отстранилась на миг.
— Не бойся, не отравишься.
В его взгляде снова промелькнуло что-то, очень похожее на жажду
убийства — не будь это глюк, испугалась бы. А потом он снова
склонился к моему лицу и поцеловал так, что внутри все растаяло,
стекло в низ живота. Я придвинулась ближе, прижалась всем телом.
Руки у красавца тоже оказались умелыми, и когда он все же опрокинул
меня на постель, нависая сверху, мне было уже наплевать, что
ночнушку он так и не снял — и с меня, к слову, тоже.
Сердце колотилось как ненормальное, дыхания не хватало, и
невозможно, невыносимо хотелось, чтобы он, наконец, заполнил эту
ноющую пустоту внизу.
Ой! Блин, как в первый раз. Ну, спасибо, дорогой мозг, такой
подлянки я от тебя не ожидала. Или это не мозг, а там, в
реальности, катетер вставляют? Так, к черту катетеры, и реальность
к черту. Я чуть подвинулась, подстраиваясь, застонала — уже не от
боли.
— Заставить вас кричать, миледи? — ехидно прошептал он.
— Да, — выдохнула я.
Кажется, он усмехнулся, но мне уже было не до того. Раствориться
в этом древнем как мир ритме, потянуться навстречу, взлететь с
криком, замереть, совершенно обессилев прежде, чем он неловко
дернулся, выдохнув сквозь зубы и, застыв на несколько мгновений,
скатился в сторону.
Я потянулась к нему — погладить по щеке, коснуться губ, но он
резко отстранился, уворачиваясь от моей руки. Изумиться или
обидеться я не успела. За спиной прозвучал хорошо поставленный
голос.
