Пролог. Последний мирный день
_Сталинград, 21 июня 1941 года_
Людмила зажмурилась, подставляя лицо солнцу. С Волги дул тёплый ветер, смешиваясь с запахом спелых яблок из корзинки на скамейке. В руках она сжимала книгу – подарок Сергея на день рождения. «Евгений Онегин». На титульном листе его почерк: «Чтобы не забывала, за что стоит жить».
– Людочка! – Голос заставил её обернуться. Сергей бежал по набережной, сбивая фуражку с прохожих. Его парадный мундир блестел золотыми пуговицами.
– Ты опоздал на сорок минут, капитан Волков! – Она сделала сердитое лицо, но уголки губ дрожали.
– Вини начальство. Опять учения какие-то… – Он сел рядом, доставая из кармана маленькую коробочку. Внутри лежал кулон – ласточка с сапфировыми глазами. – Завтра уезжаю. На месяц. В Минск.
Где-то вдалеке прогудел пароход. Люда прижала ласточку к груди.
– Вернёшься?
– Конечно. Мы же договорились: после Победы…
– Какая ещё победа? – Она засмеялась, срывая лепесток с яблоневой ветки. – Войны нет.
Сирена завыла ровно в полдень. Они подумали – очередные учения, пока по громкоговорителю не прокричали: «Внимание! Говорит Москва!».
Ласточка упала на асфальт, разбив сапфировый глаз.
––
Глава 1
Самолёт трясло, будто в тисках невидимого великана. Сергей вцепился в штурвал, пытаясь удержать Ил-2 в пике. Сквозь запотевший фонарь мелькали чёрные пятна танков – словно жуки, расползающиеся по белой простыне снега. Губы сами собой шевелились: «Руднев, не подведи…» – словно имя механика могло стать щитом от зениток. Где-то справа взревел мотор «мессершмитта», и Сергей рванул рычаг вверх, едва уклоняясь от пулемётной очереди. Осколки зенитного снаряда впились в крыло, и кабину заполнил едкий дым.
– Волков, выходи из боя! – рявкнул в наушники лейтенант Гусев, но его голос тут же заглушил взрыв. Сергей обернулся – видимости не было. Только огненный шлейф над соснами, как след падающей звезды.
Он не почувствовал боли, когда осколок вонзился в плечо. Лишь тёплую струйку крови, ползущую под комбинезоном. «Люда испугается шрама», – мелькнула абсурдная мысль, и он засмеялся, дергая рычаг бомбосброса. Четыре ФАБ-100 устремились вниз, и земля вздыбилась огненными грибами. Где-то там горели танки, а он уже представлял, как расскажет ей об этом за яблочным пирогом…
Двигатель захлебнулся. Лес рвался навстречу – ели, похожие на зелёные штыки. Сергей дернул аварийный рычаг. Фонарь сорвало, и мороз врезался в лицо, как нож. «Живым… Выйти живым…» – колотилось в висках. Шасси зацепилось за верхушки сосен, фюзеляж с треском ломал молодые деревья. Последнее, что он увидел перед ударом, – ласточку на приборной панели, подаренную Людой.
Очнулся от карканья ворон. Правая нога застряла в смятом металле. Высвобождая её, он порвал сапог, и снег обжёг рану на голени. Шёл, не разбирая направления, сжимая в кармане кулон. «Вернусь… Обещал…» – повторял про себя, как молитву.
Сумерки застали его у ручья. Вода подо льдом была розовой от крови. Сергей сорвал ватник, пытаясь выковырять осколок ножом, и вдруг вспомнил отца – того самого, что вынимал пулю из своей ноги в их рязанской бане. «Боль – это звонок, Серёга. Слышишь – отвечай». Лезвие вонзилось в плоть, и он закричал, но не от боли – от ярости. Крик спугнул ворон, и где-то в ответ завыли волки.
Они пришли с первыми звёздами – семь теней с горящими глазами. Вожак, седой гигант со шрамом через морду, шагнул вперёд. Сергей выстрелил в воздух, и зверь отпрянул, но не убежал. «Они знают, что я слаб», – понял он, пятясь к берёзе с чёрным дуплом. Всю ночь дрожал там, жуя замёрзший шоколад, который Люда сунула ему в карман на вокзале. «Для храбрости», – сказала тогда, и он смеялся, целуя её в макушку…
