— Да чтоб тебя! Корова! Газ справа,
мать твою! Кто тебе права, овце тупорылой, подарил?! Насосала?!
Я вздрагиваю и вжимаюсь в заднее
сиденье такси. Обращаются, конечно, не ко мне, но как-то обидно за
ту девушку.
Уже стемнело, не удивлюсь, если у
неё, как и у меня, был отвратительный день на работе и всё, о чём
она мечтает — просто оказаться дома. Мысленно скидываю звезду за
грубость.
Таксист выворачивает на шоссе без
поворотника. Я слишком устала, чтобы делать замечание, но мысленно
скидываю ещё звезду. Не нравится мне его агрессивное вождение. И
грубость.
Входящий. Нехотя копаюсь в сумке. Не
звонил бы где-то, собака такая, решила б, что забыла. Твою ж
мать…
— Алло, Вика. Ты уехала уже?
— Да, Пётр Алексеевич.
— Ты успела закончить отчёт? Он
нужен мне на утренней планёрке!
— Нет. Я переделывала таблицы от
партнёров, которые тоже были вам нужны ещё неделю назад.
— Так, разворачивайся. Отчёт должен
быть. Любой ценой!
Да что вы говорите! Таксист, как
назло, сигналит кому-то, пугая меня и взвинчивая и без того большой
запас тревожности.
— Пётр Алексеевич, время без восьми
минут одиннадцать, — хмыкаю я, глянув на часы в углу экрана.
— Вика, я не спрашивал у тебя,
который час. Я сказал лишь…
Его прерывает оглушительный
металлический скрежет и толчок, которые случаются одновременно, а
после меня будто в чернила окунает в темноту.
Я лениво плыву в ней, радуясь
звенящему безмолвию. Никакой суеты, и проблем. Хочется, чтобы это
состояние длилось как можно дольше, но такого счастья жизнь мне не
предоставляет.
Боль пронзает каждую клеточку моего
тела. Я бы заорала, если бы только могла. Но я не могу. Меня будто
распыляет на множество маленьких осколков, чтобы позже собрать
заново.
Боже, да лучше бы я просто умерла!
Что со мной?
— Ви… — будто из-под воды слышу
чей-то голос, но не могу узнать его. — Не умирай… Пожалуйста. Не
бросай меня…
Не знаю, кому я понадобилась, но
звучит так жалобно, что невозможно не поддаться. Тянусь на этот
голос, постепенно возвращая себе чувства. Ощущение собственного
тела, хоть и совсем не хочется. Боль никуда не девается, становится
ощутимее и ярче. Да что со мной? Мы в аварию попали или что? Этот
придурок всё же долихачил? Чаевых не получит однозначно…
Открываю глаза, но тут же жмурюсь от
яркого света. Пётр Алексеевич явно остался без отчётов. Судя по
освещению, сейчас около полудня, а стерильно белый потолок
подсказывает, что я в больнице.
Когда глаза немного привыкают, мажу
взглядом дальше, замечая люстру в виде свисающей колбы, в которой
накрошены какие-то излучающие свет кристаллы.
Прикольно. Интересно, как это
сделано?
— Ви… — всхлипывает кто-то рядом. —
Пожалуйста…
Смотрю вниз и вижу девочку, не знаю,
может лет семи. Сидит на стуле рядом с кроватью и утыкается лицом в
простынь на уровне моего живота. Это кто? Я её не помню.
У меня что, амнезия?
Оглядываю комнату и ловлю вторую
волну шока. Это не больница. Вернее не больница двадцать первого
века. Всё какое-то… старое. Даже средневековое.
Очень надеюсь, что меня просто
чем-то накачали. Когда отпустит, всё станет нормальным.
Плачущая девочка неожиданно резко
успокаивается и поднимает голову. Мой слух ещё не избавился от
болезненного звона и лекарственного (как мне кажется) марева, но и
я понимаю, что привлекает её внимание.
Из коридора слышно сердитые голоса.
Один жеманный женский, второй низкий с приятным хрипловатым
тембром. Девочка пугается и, вскочив, загораживает меня от
приближающихся визитёров. Мне же хоть и тревожно из-за её реакции,
но страсть как хочется взглянуть на мужчину.
Он входит первым. Высоченный
блондин, плечи которого едва помещаются в дверном проёме.
Резкие, черты лица кажутся грубыми,
но при этом не лишены мужественной красоты. Только серебристые
глаза, пронзительные, как у зверя, встреченного в ночном лесу,
заставляют сердце сжаться и стучать тихо-тихо, чтобы не привлечь
внимание. Будто в самую душу смотрит. Есть в его внешности что-то
аристократичное.
