Вереница машин медленно двигалась в такт идущим. Толпа вокруг в основном состояла из мужчин в штатском и шляпах, среди них бледным пятном выделялась пара немного растерянных, довольно упитанных пожилых дам в потертых беличьих шубках, одна из них держала в руке три розовые, уже задохнувшиеся в морозном утре гвоздики. В этой суровой партикулярной толпе они были явно не к месту, выбиваясь из повестки и своим немного растерянными лицами, и поношенным мехом, и даже цветами.
– У всех красные, как положено, а у нее розовые! И где она их взяла, ну есть же какие – то приличия, ну хотя бы здесь, – донеслось до уха Федотова, – кто их вообще сюда пустил, бедный Сергей Палыч?».
– Ну почему бедный, – негромкий баритон был где-то сзади, – возможно одноклассницы, или соседи, из бывших, это хорошо.
– Нехорошо с розовыми, я согласна, – скрипнула сухопарая дама в черном каракуле, чуть обернувшись, и тем самым обнажив Федотову три четверит своего острого яркого профиля.
По ходу своего взгляда вполоборота она мгновенно и профессионально окинула его статную фигуру.
– Из портних, – мелькнуло у Федотова, и он в стотысячный раз удивился пластичности человеческой психики.
Все вокруг медленно плыло за катафалком, уже потеряв его из вида, и вдруг, встало. Федотов увидел Юру, и других ребят. Они тоже выделялись из общей массы своим, по птичьи серым, торжественным сукном шинелей и золотыми обшлагами парадной зимней формы летчиков. Федотов глубоко втянул ноздрями крепкий морозный воздух, – тот дошел до самого нутра и вышел крепкой струей густого горячего пара наружу. И снова вдох, уже другой, и снова до глубины, и выдох на выход до самых ног, до поверхности. Где – то далеко в сознании мелькнул запотевший шлем скафандра перед глазами
– Алексей Михалыч, здравствуйте – внезапно возник слева чей-то выдох его имени. Федотов покосился и увидел уже справа внизу сухопарого господина в меховой кепи, его плечи ладно обнимало темное гладкое пальто с меховым воротником.
– Кожа ягненка, – зачем-то вслух определил Федотов, и снова глубоко втянул большими ноздрями морозный воздух около себя, словно хотел ярче прочувствовать горьковатый аромат этой свежедубленой ягнячей кожи рядом
– Холодно в ней, фирмач какой, а? – мелькнуло у Федотова, и он снова усмехнулся, за все время он так и не смог привыкнуть к тому, что мозг все время анализировал внешний контур и выдавал свои заключения.
– Я собственно исключительно только по собственной инициативе решил. Нас сегодня должны представить друг другу, я – Сумароков Семен Александрович, НИИВЧ, я решил, чтобы без лишних глаз в первый раз,
Человек в дубленке суетливо говорил, но вокруг него было тихо – не фонило там ни личным, ни лишним, ни заискивания в его сбивчивой речи не было, ни чего – то еще, что обычно мешает, только любопытство светилось в рыжеватой бородке и в глазах, цвет которых Федотов затруднился определить с первого раза, и еще было в нем какое-то легкое безумие – оно чуть мелькало в лице, и выглядело вполне воодушевленно.
Федотов слушал его торопливую, временами чуть возбужденную, но совершенно его не раздражающую приветственную речь, стоя на одном месте. Молчал, смотрел поверх голов на вереницу тел, в которой они оба оказались и ждал. Вокруг покачивались замороженные цветы – рядом красные, а слева впереди – розовые. Вдруг, их поникшие головки вздрогнули, и толпа потекла дальше.
Тронулись так же внезапно и плавно, как остановились. Федотов сделал шаг и почувствовал, что «человек в дубленке» вытекает из его пространства, он снова бросил на него взгляд. Сумароков, улыбаясь всем своим интеллигентным лицом, был уже немного в стороне. Добродушно разводя руками, он отступил еще на пару шагов и ободряюще кивнул, перед тем как окончательно утек в сторону, растворившись в бурой январской траурной толпе.
