Глава первая: Кира
Запах дыма наполняет и разъедает
легкие.
Я задыхаюсь. Пытаюсь дышать и слышу
собственные судорожные вздохи, но глотаю лишь отраву, которая
медленно сокращает мою жизнь. Я скребу по горлу, чувствую, как кожа
застревает под пальцами, но спасения это все равно не приносит. От
дыма слезятся глаза, и когда кто-то кричит мое имя, я вижу только
непроходимую бестелесную стену, за которой двигается тонкая
тень.
«Я здесь!» - кричит мой рот,
но легкие только выхаркивают несуществующую черную слюну.
— Кира! – Его голос. Где-то там, куда
я ни за что не дойду своими ногами. И вряд ли доползу. – Кира, где
ты?!
«Я здесь!» - из последних
сил, почти теряя сознание.
И слова тонут в боли, когда на руку
падает тяжелая горящая балка и кожа тлеет под ней, словно
папиросная бумага.
И я кричу так отчаянно, что в груди
будто что-то лопается, и мир, качаясь, опадает карточным домиком,
прямо в огонь, который танцует вокруг меня жертвенный танец.
— Кира! – Кто-то хватает меня за
плечи, рывком тянет на себя и успокаивающе поглаживает по голове. –
Кира, это просто кошмар.
Я задыхаюсь. Я уже не сплю, но все
равно продолжаю задыхаться. От отсутствия спасительного вдоха в
горло словно вкручивают раскаленный винт, и каждая лопасть режет
остро отточенным краем. Слепо шарю рукой, сбиваю прикроватную
лампу, потому что мир течет вместе со слезами.
— Вот, Кира.
Узнаю голос Димы, но легче все равно
не становится. Только когда он вкладывает мне в ладонь прохладный
баллончик, и я делаю первый спасительный вдох, паника начинает
отступать.
— Дыши, маленькая. – Дима прижимает
меня к себе, похлопывая по спине, словно младенца, дает выплакаться
о прошлом.
Два года прошло, а эти сны все никак
не отступают. Один и тот же кошмар, почти по одному же сценарию:
пожар, закрытая дверь, лопнувшее зеркало и балки, которые валятся
на меня, словно солома с крыши. Я поднимаю руку, и тонкая ткань
ночной сорочки ползет вниз, обнажая уродливую кривую метку ожога,
от запястья почти до самого плеча. Он тоже болит почти не
переставая, словно одних кошмаров мало, чтобы я на всю жизнь
запомнила и ту ночь, и того человека, который спас меня ценой своей
жизни.
И когда приступ астмы отступает,
просыпается голос совести, который с некоторых пор тоже стал моим
верным спутником. И подсказывает, что не очень честно вспоминать о
покойном женихе в объятиях его дяди, чьей женой я стану через три
недели.
Дима отодвигается, берет мое лицо в
ладони и растирает слезы по коже так, что не остается и следа. Ему
тридцать четыре, и он далеко не ангел, но выглядит как настоящий
голливудский актер: обаятельный, роскошный, желанный вдовец с
принципами. Потому что даже у досужих журналистов на него ничего
нет, ни одного позорного пятна на безупречной репутации, ни даже
крохотного порочащего факта, ни единой интрижки.
— Лучше? – спрашивает он, целуя меня
в закрытые веки.
Жест, от которого я всегда
успокаиваюсь.
— Да, - говорю едва слышно, продолжая
сжимать в ладони спасительное лекарство.
Моя астма – еще одно напоминание о
той трагедии. Врачи говорят, что это всего лишь невралгия,
последствия перенесенной психотравмы, и что, если я очень сильно
захочу – болезнь пройдет, как надуманный страх. Но либо врачи
ошибаются, либо я делаю недостаточно усилий над собой, потому что
спасительный баллончик навечно поселился в моей сумочке.
— Прости, - дышу уже ровнее, втягивая
обезображенную руку обратно в рукав. – Возишься со мной, как с
ребенком.
Дима качает головой, делая вид, что
согласен с моим самобичеванием, а потом чмокает меня в лоб и
подталкивает перебраться на другую часть кровати. Укладывается
рядом, привлекая в свои объятия.
Он ждет нашей свадьбы, чтобы
официально разделить со мной постель.
