Раннее майское утро обещало погожий
вторник. Как и в любой присутственный день, улицы ожили с
рассветом, заполнившись звуками и суетой. Еще не успели скрыться
уборщики да дурно пахнущие возчики нечистот, как в обход вдоль
домов пустились торговцы снедью.
– Булки! Свежие булки!
– Молоко сахарное! Сметана! –
выкрикивали они, останавливаясь у каждого порога и задрав голову.
Не выглянет ли из какого окна желанная картонная коробка на
веревке? Если таковая спускалась, то, сосчитав оставленную на дне
плату, торговцы заменяли ее равным по цене товаром.
Покатили ручные мастерские сапожники,
точильщики, лудильщики.
– Латаю обувку! Кому нож навострить?
Утварь поправить! – оглашая улицу криками, они, впрочем, не слишком
рассчитывали на ранний спрос.
Зевая, лавочники проминались у входов
в свои заведения, но пока не торопились их открывать. Водовозы
галдели, заняв очереди к колонкам.
Вдалеке, за доками, проснулся монстр
– чугуноплавильный завод – и протяжно призвал рабочих в цеха.
Мастерские и мануфактуры отозвались скрежетанием станков.
Голосистые газетчики заняли места на
перекрестках, которым вскоре предстояло стать оживленными. В
ожидании наплыва они заманивали первых прохожих свежими новостями –
отпечатанными накануне ночью, маркими и остро пахнущими
типографской краской.
– Их величества посетили Москву!
Братья Мамедовы поднимут потонувший «Титаник»! Скандал в Казани –
буйный солдат расстрелял офицера!
На мостовой зацокали копытами лошади,
загрохотали телеги, заревели нечастые автомобили.
Высыпавшие из домов слуги скорым
шагом направились по будничным поручениям – прикупить на базаре
яиц, только что выловленной рыбы да свежесорванной зелени.
Промелькнули и благородные лица. Одни
из тех, кому они принадлежали, припозднились и только сейчас
возвращались в свои гнезда после ночных похождений. Другие – ранние
пташки, оригиналы, специально вышедшие на утренний променад –
казались единственными, кто никуда не спешил.
Прохожий в ветхом темно-коричневом
пиджаке не относился ни к слугам, ни к благородным. Сопя, хрипя,
энергично двигая руками в такт движению, он быстро шел по улице, не
обращая внимания на взгляды, полные отвращения и любопытства.
– Вот страхолюдина! – испуганно
воскликнула молодая горничная.
Человек оттеснил ее от бродячего
торговца, пройдя между ними. Непроизвольно отшатнувшись, она тут же
обернулась вслед – словно желая убедиться, что на свете и впрямь
может существовать кто-то, настолько уродливый.
Так поступал каждый, кто его
видел.
– Урод! Глядите, какой урод!
Внешность прохожего в самом деле не
отличалась благообразием. С непокрытой головы свисали грязные серые
клочья – они чередовались с частыми крупными проплешинами.
Выступавший каплевидный лоб сильно выдавался вперед, нависая над
широко расставленными маленькими глазами. Нос – распухшая красная
капля, и формой, и размером с мелкую картошину. Верхняя губа
разделялась надвое, являя такую же раздвоенную челюсть и сгнившие
остатки зубов. Вдобавок ко всему кожа человека была изъедена
оспой.
– Да у него усест вместо рожи!
Однако смешками и оскорблениями
ограничивались даже самые бойкие гуляки, не протрезвевшие с ночи.
Никто не отваживался бросить камень или комья грязи уходившему в
спину: к отталкивающему лицу прилагалось чересчур массивное плотное
тело.
Человек не любил появляться на людных
улицах, а если такое случалось, то всегда торопился поскорее
укрыться. Но сейчас он спешил совсем по другим, одинаково важным
причинам: быстрее уйти как можно дальше от места, из которого шел,
и достичь того, куда стремился.
Сильно оттолкнув замершую посреди
тротуара прачку, он продолжил свой путь, вбивая тяжелые шаги в
землю.
