Пшик, пшик, пшик – цирюльник сдавил резиновый флакончик с пудрой, и на подбородок Гарри Фабиана опустилось легкое белое облачко. Стул вернулся в вертикальное положение, и Фабиан с удовольствием увидел себя в зеркале, гладко выбритого, как кинозвезду, и румяного после массажа. Еще больше Фабиану понравился вид собственного затылка. Он шумно крякнул, чем выразил свое полное удовлетворение.
– Ничто так не оживляет, как массаж, сэр, – заметил цирюльник.
– Это точно, – согласился Фабиан. Затем резко, словно его внезапно осенила какая-то мысль, добавил: – А неплохо звучит для песни. Послушайка: «Ничто не оживляет лучше, чем массаж», – пропел он на мотив известной песенки Минни Мучер. Ну как? Разве я сказал «неплохо»? Да это классно! Эта строчка станет популярной. Ее будут прокручивать в водевилях, парни станут напевать ее своим подружкам. Массаж, – ухмыльнулся Фабиан, – ну, ты понимаешь меня…
– Хорошо придумано, сэр.
– Вот так и приходят к человеку идеи. К примеру, ты смотришь на тромбон и думаешь: «Музыка играет и играет», а потом твою строчку поет весь мир. Ты оказываешься в каком-нибудь месте вроде этого и говоришь… так, скажем: «Горячие полотенца. Я в беде. О, горячие полотенца. Я в беде», – пропел Фабиан на мотивчик другой известной песенки. – И вот ты знаменит.
– Жаль, что я не так умен, чтобы придумывать вещи такого рода, – вставил цирюльник.
– Талант либо есть, либо нет. Проблема в том, что в этой стране нет денег. Я всегда могу заработать немного на жизнь, но ничего похожего на настоящие деньги, которые имел в Штатах. Здесь мне приходится вкалывать, чтобы получить каких-то двадцать фунтов в неделю, а в Штатах я делал четыре сотни баксов и не перерабатывал.
– И чем вы занимались?
Фабиан посмотрел на цирюльника с некоторым подозрением:
– Как ты думаешь? Писал песни. Вот это была работа! Но здесь она не приносит денег.
– Думаете вернуться в Штаты?
– Еще не знаю.
– Жили там долго, сэр? – Десять лет.
– В Нью-Йорке?
– Да.
– У меня брат в Бруклине. А в каком районе жили вы, сэр?
– Эй, это допрос? Хватит болтать, у меня встреча.
– Бриллиантин, сэр?
– Нет, крем. Уложи мне ту прядь волной. Так, отлично, теперь немного приподними ее концом расчески.
Фабиан встал, поправил галстук и осмотрел себя с головы до пят. Не старше тридцати по возрасту, маленького роста, узкоплечий, он отличался изящным сложением. Крупная голова сидела на шее не толще кулака какого-нибудь громилы. Пышные волосы уложены в стиле Джонни Вейсмюллера. Широкие скулы и заостренный подбородок придавали лицу форму клина, что в сочетании с бледностью говорило о сильно развитом чувстве ненависти. Левый глаз, большой и водянистый, бегал из стороны в сторону и постоянно моргал, вызывая колыхание белесых ресниц; правый глаз был меньше по размеру, тверже и проницательней, а по цвету был насыщенно синим. Этим глазом Фабиан наблюдал за людьми. Если ему хотелось казаться опасным, он просто закрывал левый глаз. Веко захлопывалось, как ставня, с такой силой, что вся левая часть лица искажалась. Его нос походил на клюв воробья, что вместе с оттопыренной нижней губой и почти отсутствующей верхней придавало лицу выражение высокомерия, наглости и злобного расчета. Одевался он даже слишком хорошо. Его одежду пропитывал дух жестокости – воротничок безжалостно зажимал шею в тиски, злость чувствовалась в его манере затягивать маленький узел на галстуке, плотно облегающий покрой костюма дышал вызывающей алчностью – все в нем мстительно выражало триумф победы над неряшливостью и ветхостью.
