Мне было, наверное, лет десять, когда
в нашей семье впервые всплыла сказочка про “маньяка с топором”.
Однажды мама пришла с работы и трагическим голосом объявила, что ей
сказала Светка, а Светке сказала Олька, а Олька слышала от тетки,
которая приходится двоюродной сестрой… ну вы поняли. В общем, все
вышеупомянутые сверхнадежные источники утверждали в один голос: в
нашем районе завелся маньяк с топором, а значит, отныне и впредь
все прогулки будут совершаться исключительно в дневное время, а с
музыки меня на остановке будет встречать папа, ибо семь часов
вечера — самое то время для маньяков.
Потом, конечно, суровые комендантские
меры себя изжили (очевидно, сам маньяк испугался того, что он еще и
маньячить не начал, а о нем уже все знают), а шутка осталась.
Упоминание “маньяка с топором” сводило всю мамину строгость на нет
и туда же отправляло мой собственный страх перед темными
улицами.
Да и вообще, не такая уж она была и
темная. Даже и не улица, а аллея в парке, освещенная оранжевым
фонарным светом, падающим из вычурных плафонов с матовым стеклом. И
время не такое уж позднее. Подумаешь — десять. Детское
время-то!
Кто бы привел это все в качестве
аргументов четырем амбалам, окружившим меня, когда выход из парка
уже маячил перед глазами, а мыслями я давно была в горячей ванне,
заслуженной после тяжелого дня.
Я застыла сусликом, испуганным
зверьком, растеряв все зачатки разума, которые у меня имелись.
Бежать? Кричать? Отбиваться?..
Я вцепилась в свою сумку и с трудом
разжала пальцы, когда один из типов потянул ее на себя. Это просто
вещи, просто деньги. Они заберут, что надо и уйдут, не тыкая в тебя
вот этими вот ножичками размером с ладонь.
Руки сами потянулись вытащить из ушей
сережки.
— Умненькая девочка, — хмыкнул
сзади хриплый голос. — И раз умненькая, то понимаешь, да, что этого
мало? Придется натурой доплачивать.
И он хохотнул, будто рассказал
веселую шутку.
Козел какой.
Чувство юмора стремительно меня
покидало, вместе с самообладанием, а на их место напрашивалась
паника.
Даже так — паника-паника-паника!
Я терпеть не могу боль. Я терпеть не
могу принуждение в отношении себя. Я терпеть не могу ситуации, в
которых я не контролирую ситуацию.
Да, и отдельно я не люблю наглой
лапы, опустившейся на мой зад. Вот ее прям больше всего.
К горлу подкатила тошнота. Руки, так
и замершие возле сережек, похолодели. Ноги ослабли.
Давай, скажи им что-нибудь, Елена.
Самое время. Не будь жертвой. Заговори с ними. Заставь их увидеть в
тебе человека!
— Ребят, а вам не страшно? Тут,
говорят, маньяк с топором гуляет…
Дружный жеребячий гогот был мне
ответом.
Меня сейчас вырвет. Интересно, они
передумают, если меня вырвет?
Успокойся, успокойся, это всего лишь
тело, жизнь дороже, ты же умная девочка, ты же не хочешь, чтобы
тебя покалечили, да? Просто не сопротивляйся, притворись, что ты на
все согласна, усыпи бдительность, оставь им сумку и беги!
— Сама разденешься или
помочь?
— Я… не надо, пожалуйста. Я
сама…
Ночь, аллея, скудный свет фонаря,
четыре урода, которым морально-нравственный закон не писан, я и мой
ужас…
Все это на мгновение застыло
сюрреалистичной картинкой, а потом…
— Ребят, а что это вы тут
делаете? — веселый нахальный мужской голос разбавил нашу
теплую (душную, я бы сказала) компанию. — А можно с вами?
Они сдвинулись передо мной широкими
спинами как-то очень… слаженно, что ли? Отработано. Будто долго
репетировали, тренировались. Только в результате этих тренировок,
трое вдруг оказались впереди, перед шутником, а четвертый рывком
выдернул меня из скудного круга фонарного света, с натоптанной
дорожки, умело зажав рот и вывернув руку так, что боль копьем
прострелила от сустава до сустава, от локтя до плеча. И когда я
попыталась закричать — как угодно, сквозь его ладонь, лишь бы дать
понять, что я не добровольно здесь, что я в беде! — легкого
движения хватило, чтобы вместо крика о помощи у меня вырвался вопль
боли. И всё равно захлебнулся мычанием в пятерне насильника.
