Сбоку от рамки, наподобие той, через которые проходят в вокзалы, стоял высокий крепыш средних лет в черном костюме, таком же галстуке и белой рубашке. На бейджике было написано по-английски и легко переводимо: «Секьюрити Петр». Перед рамкой молчала очередь. Когда Петр кивал, очередной гражданин переступал порожек. Что там, за рамкой, в пространстве, отгороженном жестяным, слегка помятым от времени высоким забором с облезшей коричневой краской, видно не было. Незнание, как известно, порождает страхи, потому волнение висело в воздухе. Виду, однако, народ не показывал, не напирал, соблюдал спокойствие и терпение. Когда, пыхтевший перед капитаном Куренковым огромный увалень неспортивного вида с висевшими отовсюду лишними ста килограммами, входил, появилась щелка и Куренков увидел, как толстяк, там за рамкой, исчез и появилась мышка. Маленькая, дрожащая от страха. Озираясь, шмыгнула в сторону, должно быть увидала норку, и спряталась. Капитан взглядом спросил Петра, что это было. Тот повел бровями, вздохнул и стал понятен смысл сказанного в Евангелии: « …воздаст каждому по делам его …»
В глубине, далеко от входа, должно быть, загорелась красная лампочка, крякнул клаксон или еще, что такое и впуск граждан приостановился. Петр аккуратно взял Куренкова за рукав вежливо отодвинул в сторону, показал на площадку около себя, дежурно улыбнулся и сказал:
– Постойте, пока здесь.
Отсюда обзор стал получше. Впуск возобновился. Жилистый мужик с выцветшей татуировкой, нетрезво перешагнув, превратился в тираннозаврика. Да, именно в маленького, сантиметров двадцати высотой, тираннозавра. Защелкал зубами, замахал коротенькими передними лапками с длинными когтями и пустился за кем-то вприпрыжку. Мадам, видать не выходившая от рождения до последних дней из фастфудной забегаловки, захрюкала и постукивая копытами понеслась к здешнему корыту лишних калорий. Иногда изменений не происходило. Но редко. Тогда на мгновение возникало неяркое сияние, и человек шел дальше. Капитану от этого становилось радостно и тепло на душе. Через полчаса он, хотя и не отличался способностями в физиономистике, начал частенько угадывать, кто в кого превратится. А через час Петр сказал:
– Я ненадолго перекусить сгоняю, а ты меня подмени.
Потом посмотрел строго и добавил:
– Временно!
Александр Иванович кивнул, мол, временно, так временно, не очень-то и собирался задерживаться тут.
Зажигалась зеленая лампочка, он кивал и очередной клиент проходил. А еще через часок до него, наконец, дошел простой вопрос:
– А в кого, сам-то превращусь когда пройду?
В это время вернулся Петр и не дал разыграться простору фантазий:
– Ну, слава Господу нашему, дошло-таки, – проворчал он и перекрестился, – понял, зачем стоял. Если понял, думай, крепко думай, а пока ступай.
Он провел Александра Ивановича по темному коридору. Открыл дверь и осторожно вытолкнул. Куренков оказался в поле, заросшем сорняком и пошел по узкой тропинке.
– Думай, крепко думай! – услышал в спину.
Дверь захлопнулась.
Шел долго. Хотелось, но не думалось.
Пришла ночь, и капитан в неё провалился.
Утро оказалось пасмурным. Глаза не хотелось открывать. Грохот дивана, который складывали каждое утро в 6:30 соседи с четвертого этажа, разбудил окончательно.
Потом был долгий день. Текучка. Рутина. Писанина отчетов, докладных, планов оперативной работы и прочая канитель.
Весь день щемило сердце. То колотилось и скакало, будто бес на сковородке. То замирало, как рысь перед прыжком. Скребло когтями, оттого, должно быть, и болело. Капитан принимал таблетки, назначенные врачом – не помогало. После работы, знакомые патрульные на уазике подбросили до дома. Тяжело поднялся на свой третий этаж. По инерции переоделся. Форму повесил на вешалку в шкаф. Сделал яичницу с луком. Съел с ржаным хлебом. Обычно, такой ужин был в радость, но не в этот вечер. Голова кружилась. Сердце болело. Принял очередную таблетку. Лег спать.