Чжен Лин хорошо запомнил, той ночью ему приснилась белая лиса и все утро он провел в раздумьях. Слуги сюню заметили его состояние, на утреннем омовении были особенно аккуратны и безмолвны. Облачившись, Чжен Лин велел подать чай сразу в кабинет для каллиграфии.
Там его встретили работы любимых мастеров, которые он лично располагал на стенах, полки, хранящие наборы бици для живописи и низкий стол с темно-медовой столешницей, где на подставке застыли в ожидании лучшие кисти, тщательно вымытые и обвязанные красной нитью после просушки. И где рядом с тушечницей из светлого нефрита покоилась нежная, рисовая бумага, которая напоминала ему густо напудренную белую кожу наложниц.
Обстановка комнаты – выверенное в особой гармонии положение предметов на поверхности стола обычно успокаивало его, смиряло и одновременно наполняло силой. Чень Лин взял среднюю кисть, следя за тем, чтобы движение руки сохраняло изящество. Обмакнул в тушь и проскользил по идеальному полю листа, оставляя изогнутый влажно-угольный след. После неторопливо омыл. (Мойка в виде цветка лилии с изысканной резьбой была отдельным предметом его гордости.) Чуть отклонился, оценив сочетание пропорций, баланс черт и пустот.
По началу он хотел написать иероглифы «húli», представляя всего лишь рыжего маленького зверя, но в последний момент рука словно последовала за порхнувшей кистью и вот рядом с лисой появился «jīng» – дух, наделивший реальность иным магическим смыслом.
– Девятихвостая, не ты ли приходила ко мне в ночи? – прошептал он и потом долго всматривался в изгибы черных линий.
После обеда Чжен Лин, все еще находясь в душевной прострации, углубился в чтение. Переговоры не планировались и можно было остаться в халате и мягких тапочках. Что соответствовало его желанию провести день в одиночестве, сосредоточившись на помыслах.
В поисках концентрации он водил ладонью по чуть волнистым сухим страницам, шевелил губами, повторяя слова учения, но все отвлекался, то на приглушенный перегородками разговор слуг, то на вязь резьбы и перламутровую инкрустацию, которой были украшены сандаловые дверцы книжного шкафа.
Нужно было изгнать, выморить изнутри тревожное чувство, пока оно не переросло в страх. И тут, в студии, декор которой был полон уюта, для этого было лучшее место: мерцание светильников, глубокие тона дерева и керамики, припыленная позолота книжных корешков, тяжелые красные кисти полога над диваном. Но ему вдруг стало душно.
Хули-цзинь явилась ему во сне, значит, она заметила его, вьется окрест. Лисы-оборотни проникают в разум, опутывают волю, истощая жизненную энергию. И минуты гнева или страха особенно благоприятны для них.
В дверь аккуратно постучали. Темная створка открылась, слуга ши почтительно согнулся и сделал маленький шажок в проем.
Чжен Лин благосклонно взмахнул рукой, разрешая сообщить причину, по которой слуга прервал его чтение. В душе он был даже рад этому перерыву.
– Молодой господин, охрана велела передать, в поместье прибыл посланник господина Вень.
Что могло последовать за этим визитом, кроме как сообщение главы почтенного семейства Вень о его согласии с датой свадебной церемонии. И вспомнив расчет астролога, Чжен Лин в очередной раз подумал, что приведет в дом молодую жену еще до того, как луна в третий раз пойдет на убыль.
Когда после его короткого кивка слуга с поклоном покинул комнату, Чжен Лин закрыл книгу. Ни каллиграфия, ни изучение «Дороги добродетели» не привели его в равновесие. Оставалась только прогулка.
Сад встретил его безмолвным спокойствием. Полумесяц пруда почти скрылся в сугробах и угадывался по памяти. Лишь сосны оттеняли холодную палитру зелеными иглами. Отяжелевшие от налипшего снега, казалось они замерли, страшась обронить хрупкую белую ношу. Вишня, напротив, тянула тонкие ветки к небу, покрытая льдом, как изысканный сахарный леденец. Чжен Лин глубоко вдохнул, обжигая гортань зимним воздухом. Небо густело скорыми сумерками.
