Туман над Невой напоминал живое существо – древний, безмолвный и мудрый. Он укрывал острые шпили Петропавловской крепости, окутывая гранитные набережные в холодной дымке. Шум ночного города растворялся в тумане, превращаясь в загадочный шепот.
Денис, стоя на Певческом мосту, искал утешение в этом шепоте. Объектив его камеры был направлен в молочно-белую пелену, за которой угадывалось дыхание широкой реки. Он искал не форму, а чувство – ту самую неуловимую вибрацию мира, которую, казалось, не замечал никто, кроме него.
Он еще не знал, что в эту самую секунду, через весь город, в свете софитов старой фотостудии на Литейном, эта вибрация обретала имя – Алиса.
Она смотрела в объектив чужой камеры, но чувствовала себя увиденной впервые. Не как товар – идеальные скулы, правильный разрез глаз, длинные волосы цвета спелой пшеницы, – а как тайна. Где-то в глубине, за внешним лоском, пробуждалось что-то древнее, знакомое и пугающее. Ей почудилось, что не вспышки ламп освещают её, а отражение далекого-далекого маяка, пробивающееся сквозь толщу воды и времени. На миг ей показалось, что она стоит не на линолеуме студии, а на мокрых камнях какого-то незнакомого берега, а в ушах звучит не щелчок затвора, а крик чаек и глухой гул океана.
Они еще не встретились. Их миры были разделены километрами брусчатки, стекла и бетона. Но в ту ночь, каждый на своём берегу тишины, они оба почувствовали одно и то же – зов. Тихий, настойчивый, как далекий прилив, который невозможно остановить.
Он шёл из глубины. Из океана, что спал в их крови, храня память о всех неслучайных встречах, о всех несказанных словах, о всех потерянных и обязанных найти друг друга душах. И их сердца, будто два маяка, начали посылать друг другу сигналы сквозь туман обыденности, еще не зная, что скоро их волны сольются в один шторм.
Дождь начался внезапно, и улицы Санкт-Петербурга превратились в блестящие чёрные зеркала, где отражались фонари и подолы прохожих. Денис, прижимая дорогой объектив к куртке, спешил к арке своего дома на Гороховой, ругая себя за то, что не посмотрел прогноз погоды. Он провёл весь день в парке Елагина острова, снимая уток в позолоченных осенней ржавчиной прудах, и совсем забыл о надвигающемся дожде.
Из-за угла, прямо под струю с непромокаемого козырька, вышла она. Столкновение было мягким, но неизбежным. Из её рук выскользнула объёмная папка, и десятки листов с прекрасными, отрепетированными до автоматизма лицами поплыли по мокрой брусчатке.
«Осторожнее!» – вырвалось у неё, и в голосе было больше паники, чем раздражения. Она бросилась на колени, пытаясь собрать портфолио, но вода уже безжалостно размывала тушь и краску.
«Боже, простите, я… я не видел!» – Денис, забыв о своём фотоаппарате, рухнул рядом с ней, хватая мокрые, слипающиеся листы. Его пальцы встретились с её пальцами над изображением её же лица в образе испанской инфанты. Он взглянул на неё – настоящую. Капли дождя застревали в её ресницах, словно крошечные бриллианты, а волосы, собранные в небрежный пучок, растрепались, и отдельные пряди липли к щекам и шее. Она была без макияжа, усталая и оттого невероятно живая. И до боли знакомая.
Не та знакомая, которую он где-то видел. А та, которую… узнал.
Она подняла на него глаза – серые, как питерское небо перед самым дождём. И в них мелькнула та самая вибрация, то самое смутное узнавание, которое он ловил в тумане.
«Давайте я, это же я виноват», – он снял куртку, накрыл ею папку, пытаясь хоть как-то спасти остальное. Его руки дрожали.
«Ничего страшного», – выдохнула она, и вдруг её плечи странно дрогнули. Она не плакала. Она смеялась. Тихим, хрипловатым, совершенно очаровательным смехом. «Просто представьте: час позирования, три часа грима, и вот он, финальный результат, плывёт по воде как обычная бумажка. Похоже на performance art, да?»
