- Олечич, ты гридень добрый, тебя многие знают и я тебя знаю.
Мне такие вои в дружине нужны. Пойдёшь ко мне? Не обижу. – Конунг
Рёрик смотрел на меня пристально. Я так же пристально смотрел ему в
глаза. Я не боялся. Разве может вой, прошедший огонь, воды и медные
трубы, смотревший ни один раз смерти в глаза, бояться? Смерти нет,
её бояться не нужно, ибо если ты добрый муж, не порушивший свою
честь и не предавший други своя, то ждёт тебя ирий светлый. Гораздо
страшнее бесчестие.
- Лестно твоё предложение, конунг Рёрик. Да только сам подумай,
ты убил моего князя Вадима Хороброго. Как я к тебе пойду после
всего? Что обо мне люди скажут?
Мы стояли на княжеском подворье Новагорода. Рёрик захватил его
со своей дружиной, убив князя Вадима. А ведь они когда-то
побратались и вместе походами ходили. И я ходил в дружине своего
князя. Я многих знал из старшей и младшей дружин Рёрика. Ни раз
куском хлеба делился с ними и спину друг другу прикрывали. Так поди
же, теперь сошлись друг с другом в злой сече. Одолели нас вои
Рёрика. Всё верно, двум волкам в одном логове не ужиться. Вот и
наступил тот час, когда сошлись мы в бою кровавом.
Часть оставшийся дружины Вадима после его смерти перешла на
сторону Рёрика. По сути бесчестья там нет. Многие так делали. Но
это было не для меня. Я княжий гридень, сын гридня, сгинувшего в
бою с данами, когда мне было пять лет. Матушка умерла позже от
лихоманки. Но меня не бросил князь, отец Вадима. Остался я в
новиках при княжьей дружине. Где меня и воспитали убелённые
сединами старые гридни. С детства учили быть воем. Тяжкое то учение
было, с кровавыми мозолями, синяками, болью. Но иначе нельзя, ибо
воинское бремя тяжкое бремя, а не похвальба пустая. Цена этому
бремени – жизнь. Но не только твоя, что мало значит, а жизнь
побратимов твоих, жизнь деток малых, баб, да девок юных, мужей и
стариков, которым ты должен быть щитом и мечом. Умри сам, но спаси
их. Не отдай их на поругание ворогам, что словно стервятники
постоянно слетаются на земли наши, шаря жадными взглядами. Вся моя
не долгая жизнь прошла среди кметей, да гридней княжьих, в походах
и схватках. Сколько их было, не счесть уже. Многие из них оставили
шрамы и рубцы на теле моём. Ни жены, ни детишек. А ведь я встретил
уже свою 31 весну. Огорчало только одно, что если сейчас умру,
отправившись в светлый ирий, то никого не оставлю после себя. Ни
сына, ни дочки. Но значит судьба у меня такая. Я только удобней
перехватил рукоять своего меча. Добрый меч то у меня. Франкский,
стальной. Навершие рукояти в виде головы орла с кровавыми
глазами-рубинами. Взял я его три года назад в бою у франков. Убил в
схватке одного графа, родича франкского короля. Им не только рубить
можно, но и колоть, так как в отличии от мечей варягов, имевших
закруглённый конец клинка, мой был острый. Многие зарились на мой
меч, цену не только в серебре предлагали по весу, но и золотом. Да
не продал я его. Мы сроднились с ним. Он не просто меч мне, но
продолжение меня стал. Словно одна душа на двоих у нас была. Кровь
на лице у меня уже не бежала, стала засыхать. Но она не мешала
мне.
- Уверен. Олечич? – Спросил меня Рёрик.
- Уверен, конунг. Да и разве ты сам будешь мне доверять?
- Если дашь клятву мне, буду. Так как знаю, слово своё и клятву
ты держишь и никогда не нарушишь.
- Прости, конунг, но не дам я тебе клятвы. – Я не стал ему
говорить, что не даю клятв тому, кто сам свои нарушает.
На подворье я один остался. Позади меня лежали други мои, кто
сложил голову свою. Бой давно уже кончился. А я всё стоял. Те, кто
в живых остались приняли предложение конунга Рёрика. Теперь стояли
на его стороне. Но на меня не смотрели, глаза отводили.
