Острые лучи фар встречной машины, несущейся прямо на меня,
ослепляют и без того плохо видящие, от слез, глаза. Среагировать
успеваю, резко крутанув руль в право. Мой мерс рыскает по
обледенелой дороге… Бу-ум… Дергается, качается и замирает. Мое
тело, удерживаемое ремнем, врезающимся в ребра, от чего больно
дышать, тоже дергается, голова мотается и клацают зубы. Испугаться
не успеваю — отрешенно представляю, как машина скользит боком, и
переворачивается… Будто фильм смотрю.
Тишина. Я, словно в тумане, сижу и жду… Наконец, возникает
понимание — все закончилось, обошлось, я жива… Мерс просто ударился
о препятствие, и остановился. Не перевернулся, не взорвался!
Холодной пеленой запоздало накрывает страх. Осознаю, что не дышу,
замерев и сжавшись. Жадно хватаю воздух, отстегиваю давящий ремень,
и слышу мужские голоса, громко орущие матом. И глухой, злобный
собачий лай. Нужно заблокироваться, и вызвать гаишников! Нет, что
я! Копов нельзя! Да и телефона нет… И документов нет!
Руки сильно дрожат, прямо трясутся, и заблочить дверь не
получается. Она распахивается, и в проеме нарисовывается мужик с
бешеными от ярости глазами. Светлые волосы ежиком, на лбу ссадина,
лицо злое и красное. Темная куртка расстегнута, и видна футболка,
туго обтягивающая рельефные мышцы груди.
— Не видишь куда едешь, овца тупая! — орет качок.
Еще один мужик выглядывает из-за его плеча, и смотрит в салон. На
меня.
— Опа! Снегурочка! — восклицает он.
— Да хоть Баба Яга, мне пое…ть! — кривиться блондин, хватает меня
за руку, и тащит из машины.
— Отвали! — вскрикиваю я, визжу, пытаюсь сопротивляться. Но куда
там! Качок очень сильный, и я оказываюсь на дороге. Высоченные
каблуки разъезжаются на наледи, я едва не падаю, но блондин
успевает грубым толчком прислонить меня к мерсу.
Ночь, вернее, зимний поздний вечер. Пустая трасса, по обе
стороны которой лес. Ни домов, ни проезжающих машин. Та, которая
меня ослепила — единственная, если не считать автомобиля, который я
стукнула. И почему-то на трассе не горят фонари. Или их тут вообще
нет.
Двое здоровенных мужиков стоят напротив меня и рассматривают.
Нехорошо так глядят, оценивающе и жадно, как на только что
пожаренный стейк. Полюбоваться есть на что: сапоги ботфорты на
высоченных каблуках, и короткий красный, с белой оторочкой,
балахон-колокольчик, доходящий только до бедер, изображающий
Снегуркину шубу. Всего лишь изображающий — он тонкий, холодный,
застегивающийся на одну пуговицу.
Грудь третьего размера чуть прикрыта, лифчика нет, от любых
движений оголяется живот, и показываются красные кружевные трусики.
Плюс к этому длинные светлые волосы, (на которые напялен красный
новогодний колпак с помпоном), голубые глазки, и губки бантиком,
придающие моему лицу невинный и наивный вид, который так нравиться
мужчинам. Я пропала!
Холод пробирает до костей, ежусь, и начинаю дрожать. Не столько
от мороза, сколько от ужаса — сейчас эти мужики со зверскими злыми
мордами изнасилуют меня, а потом убьют, что бы никому не
рассказала. И я начинаю тихонько ныть.
— Пожалуйста! Пожалуйста! — бормочу я. Только это слово, ибо все
другие вылетели из головы.
И тут возникает еще мысль — собака! Где собака? Я же слышала!
Осматриваюсь, но пса не видно. Как бы не напал из темноты! Очень их
боюсь!
— Да она бухая! — произносит второй мужик, такой же здоровенный
качок, как и первый, только волосы темнее.
— Нет, я не пьяная! — отрицательно машу я головой. И замечаю у
брюнета в опущенной руке что-то, похожее на… Пистолет?
Бандиты!
Блондин опять грубо цапает меня за руку, тащит к своей машине,
стоящей впритык к мерсу, у обочины, и тускло мигающей фарами. Я
опять едва не падаю, от льда под каблуками — проклятые ботфорты! —
и страха, делающего ноги непослушными и ватными. Но поддерживает
брюнет, ухватив за локоть.
