У всех давно ворота, сударь, заперты и собаки спущены. Вы
думаете, они дело делают либо Богу молятся? Нет, сударь. И не от
воров они запираются, а чтобы люди не видали, как они своих
домашних едят поедом да семью тиранят. И что слез льется за этими
запорами, невидимых и неслышимых! ... И что, сударь, за этими
замками разврату темного да пьянства!
А.Н.Островский «Гроза»
А что же еще остается делать в этом мире, как не цепляться
обеими руками за все, что подвернется, пока все пальцы не
обломаешь?
Т.Уильямс «Орфей спускается в ад»
Небо у Киры над головой было
фальшивое, стеклянное. Уличный фонарь обливал холодным светом
лишённые листьев ветви старого вяза, склонившегося над крышей
пристройки. Мервенно-синяя вода бассейна бросала на потолок
подвижные блики, похожие на змей. Над вязом и фонарём плыло
бледное, еле различимое пятно луны. Тени и блики, словно водоросли
на большой глубине, неспешно раскачивались, сплетались и
расплетались, сгибались и разгибались, баюкаемые равнодушным
течением. Луна медленно пересекала стеклянный потолок бассейна по
диагонали, и время от времени исчезала, заслонённая серым
облаком.
Кира сидела на краю шезлонга с
зажатой между двумя пальцами незажжённой сигаретой. Когда она
выдыхала через сложенные трубочкой губы, изо рта тонкой струйкой
шёл пар, похожий на сигаретный дым. Левую руку Кира держала в
кармане, сжимая в кулаке дешёвую зажигалку.
Ей было почти тридцать лет, но она,
как маленькая девочка, играла в красавицу из голливудского фильма.
В её голове потерянно плавали яркие глянцевые картинки, она
представляла, что сидит возле бассейна в богатом отеле среди пальм
и дорогих интерьеров, одетая в чёрное атласное платье на тонких
бретельках, волосы убраны в гладкую причёску, вокруг — мужчины,
которые любуются издалека.
Кира скинула с ног домашние туфли и,
натянув носочки, касалась теперь пола только кончиками пальцев, как
делали в кино, чтобы ноги казались длиннее и стройнее. Она
взмахнула в воздухе рукой, кончик сигареты описал петлю. Кира
хотела выглядеть элегантной, но жест вышел неуклюжим из-за того,
что вместо чёрного платья, похожего на ночную рубашку, на Кире был
толстый махровый халат. Она посмотрела на свои пальцы и увидела,
что они отвратительны: костлявые, узловатые, короткие, с ногтями,
подстриженными под корень. Ноги тоже показались ей кривыми и
тонкими, они замерзли от прикосновения к холодной плитке, и Кира
снова сунула их в туфли.
Придя в пристройку, она включила
подсветку бассейна, но не отопление, потому что именно по поводу
отопления Дина дала ей чёткие инструкции: выключить. Приказам Дины
Кира подчинялась без раздумий, это был рефлекс, простейший
алгоритм, который она выполняла вне зависимости от собственных
желаний. Хотеть чего-то её ещё в детстве отучили с той же
безапелляционной жестокостью, с которой научили слушаться.
Самостоятельно Кира формулировала только простые последовательности
действий, магазинные списки, бытовые необходимости и немного сверх
того: простые отчаянные просьбы, которых никто никогда не слышал.
Свои чувства она представляла смутно, в виде блёклых цветных шаров,
которые плывут перед её глазами, как плывёт по сетчатке
несмаргиваемый солнечный зайчик, а потом растворяются в
тумане. Никто никогда не спрашивал, что она чувствует, поэтому
описывать чувства словами она не умела.
Картинка с прекрасными мужчинами
таяла в холодном воздухе бассейна. Пытаясь удержать её, Кира
достала из кармана зажигалку и несколько раз чиркнула впустую, так
что пальцу стало больно толкать застревающее зубчатое колёсико.
Потом неожиданно вспыхнуло прозрачное синеватое пламя. Сигарета
коснулась губ, ноздри вдохнули запах сухого табака, тонкой бумаги и
мягкого жёлтого фильтра. И в этот момент Кире стало так страшно,
что она отвела руку с сигаретой прочь от лица и закрыла глаза.
