Перед рассветом город почти мёртв: дороги пусты, окна темны, и
кажется порой, что единственный звук — это твоё дыхание. А потом
тишину вдруг разрезает какой-то неожиданный шум — ранний (или
поздний? как считать?) мотоциклист решает проехаться по пустой
улице, или где-то вдалеке залают бродячие собаки, или послышится
чей-то плач. Совсем тихий, неясный, почти неразличимый, но от этого
не менее горький. А кто сказал, что настоящее горе должно быть
громким?
Лиза подняла голову и посмотрела на небо, вытирая слёзы холодной
ладонью.
Серо-синее, оно уже начинало светлеть рядом с горизонтом, вот
только тут, в городе, этого почти не было видно. Возле крыш домов
появлялся белёсый оттенок, и он медленно, по чуть-чуть, поднимался
всё выше и выше — словно акварельная краска, захватывающая больше и
больше бумаги.
Бумаги…
Да, наверное, небо — это чистый лист, по которому каждый день
неведомый нам художник рисует свои волшебные картины, никогда не
повторяясь. А все человеческие жизни — они словно уже были прожиты
когда-то кем-то другим. Когда читаешь книги, смотришь фильмы —
повсюду узнаёшь себя. Как будто ты был там, переживал эти события,
ощущал эти чувства, слышал эти слова. И вот вроде бы, когда об этом
думаешь, должно становиться легче. Но почему-то не становится. Даже
если это всё когда-то уже было, каждая новая боль ложится на новый,
чистый лист бумаги. Словно и не было ничего.
Как краски неба — каждый день новые.
А ещё — равнодушные ко всему, что происходит здесь, на земле.
Можно кричать, звать кого-то, плакать — а небо всегда будет просто
смотреть. Ему всё равно, что ты разбилась на тысячи крошечных
осколков.
Всё равно. Оно-то не умеет разбиваться…
*
Тени уходили, а с ними прояснялись и мысли. От сдерживаемых слёз
болели глаза, хотелось хорошенько разрыдаться и закричать, срывая
горло, но Лиза молчала — только иногда, когда становилось совсем
плохо, зажимала ладонями рот.
Не надо, не надо. Не поможет. Да и другие люди, которые сейчас
спят и которым завтра на работу — они ведь ни в чём не виноваты. И
среди них и дети есть, и старики. Не надо, не надо.
Грудь схватывало огненным кольцом, и сердце болело так, что
казалось — вот-вот разорвётся. Да-да, разобьётся на тысячи
осколков… или оно уже? И поэтому так болит?
«Нет. Ты жива. Сердце цело. Душа разбилась».
Значит, она будет жить дальше без души.
*
Ещё через час на улице появились первые прохожие, в основном это
были зевающие собачники со своими питомцами. Они гуляли в сквере
возле Лизиной работы, тихо здороваясь друг с другом — для них это
было обычное утро. И для неба, которое стало уже почти белым —
тоже.
Лизе же хотелось взять краску и покрасить мир в чёрный цвет. Так
было бы честнее по отношению к ней.
«Нет, нет. Не вспоминай. Не думай. Нет!»
Поздно…
***
Это было… да, тринадцать лет назад. Ей тогда уже исполнилось
десять. Начинался июль, и жара на улице стояла такая, что асфальт
плавился. Лиза сидела на скамейке возле подъезда в лёгком льняном
сарафане канареечного цвета и болтала ногами, раздумывая, чем бы
заняться. Все её подружки разъехались — кто на дачу, кто на море, —
мама была на работе, а сестра сдавала в то время вступительные
экзамены в институт и вытолкала Лизу на улицу со словами: «Иди
гулять и не мешай мне учиться».
Круг занятий был ограничен двором — чтобы было видно из окна,
где Лиза, — поэтому сейчас ей предстояло выбрать, идти качаться на
качелях или, может, полазить по паутинке?
Но решить она не успела — к дому подъехало такси, остановилось,
дверцы открылись, и перед Лизой появился парень. Совсем взрослый,
высокий и широкий в плечах — в общем, он был настолько здоровенным,
что она открыла рот от восхищения.
