Я начала медленно выплывать из сна
из-за глухих ударов, ощущаемых в теле скорее вибрацией, нежели
слышимых. Хотя и это тоже.
“Бом! Бом! Бом!” – неужели во дворе
все-таки возобновили стройку? Там собирались построить новый
человейник этажей этак в сорок, начали вбивать сваи, но что-то это
дело не задалось. Теперь, видимо, все нормально. Только непонятно,
почему надо обязательно начинать работы утром в субботу?
Мысли текли лениво, вяло, хотелось
спать, но что-то мешало, что-то подсознательно беспокоило. И это
была не вибрация от ударов пневмомолота, или как там эта машинерия
называется. Я потянулась к одеялу, чтобы накрыться, поскольку было
прохладно, но такового не обнаружила.
Тяжело вздохнула, перевернулась на
живот и все-таки открыла один глаз, надеясь отыскать “убежавшую”
часть постели на полу. Потом открыла второй глаз, чтобы
удостовериться, что мне не показалось.
Пол у меня в квартире был обычный –
довольно старый бежево-коричневый линолеум в ромбах. Еще после
бабушки остался, а до полноценного ремонта пока не дошли руки. Так
вот, сантиметрах в сорока от моих глаз был вовсе не знакомый
линолеум и даже не выброшенный сразу же после переезда выцветший и
истертый ковер, а сероватые доски. Именно доски, не ламинат или
паркет. Хорошо подогнанные, тщательно оструганные, затертые ногами
чертовы доски, которых у меня дома быть не может.
Я резко села на кровати, отчего тут
же закружилась голова и затошнило. Состояние напоминало тяжкое
похмелье, но я была абсолютно уверена, что вчера не пила. У меня
вообще зачетная неделя, какие пьянки?!
Но и перезаниматься до степени глюков
я не могла. Как раз наоборот. Вчера я сдавала предпоследний зачет
сессии – высшую математику. Сдала, между прочим, и решила вечером
сделать перерыв в учебе и просто пойти спать пораньше, чтобы с
новыми силами приступить к последнему экзамену.
Когда я все же смогла продрать глаза
и не расстаться с ужином, который я, кстати, так и не поела,
предела моему удивлению не было. Это очень мягко выражаясь, потому
что хотелось припомнить всех чертей и их родственников до седьмого
колена.
Комната, в которой я очутилась, была
небольшая, метров, может, двенадцать, и абсолютно незнакомая.
Деревянный пол, каменные, не покрытые ни обоями, ни краской стены,
тяжелая массивная мебель. Я сидела, свесив ноги с большой кровати,
не двуспальной, но и не узенькой койки, а такой солидной
полутораспальной. Напротив стоял двустворчатый шкаф, на одной из
дверей которого поблескивало ростовое зеркало. Рядом невысокая
тумбочка с кувшином и тазом.
Окно. За окном царило очень раннее
утро, еще даже солнце не взошло судя по всему, как раз промежуток
между теменью и восходом, когда все кажется серым, таким
безжизненным. Решеток не было – и это хорошо. Под подоконником
притаились письменный стол и стул.
Я встала и как завороженная, ведомая
некой неизвестной силой, подошла к окну. По пути глянула в зеркало
и немного успокоилась, узрев на себе любимую пижаму с цветными
мишками. Не голая – уже хорошо, немного, но обнадеживает.
Поскольку стол был гораздо длиннее
окна, я недолго думая залезла прямо на него. Кстати, пыли не было
нигде, ни на мебели, ни на подоконнике, то есть это не какой-нибудь
заброшенный сарай.
Глянула в окно, отпрянула. Посмотрела
снова. Передо мной клубился белыми хлопьями холодный и сырой туман,
от открытой форточки тянуло дождем и запахом травы и болота. Зимой
в Москве этого запаха точно быть не могло. Вчера вообще было минус
двадцать два градуса, чуть нос не отморозила, пока до метро
дошла.
Тут и там были видны какие-то черные
стены или шпили – отсюда невозможно понять, потому что они
временами то выныривали, то опять скрывались все в том же густом
тумане. Земли видно не было, но по ощущениям я не на первом этаже и
даже не на втором – гораздо выше.
