— ...И одеяло на лебяжьем пуху. Прабабушкино! Где оно, я тебя,
бесстыдницу, спрашиваю!
Ирейн посмотрела на свекровь с сомнением:
— То, которое вы сами отдали на подстилку для собаки? Могу
вернуть хоть сейчас.
— Врешь! Все врёшь, змея подколодная. До тебя оно нам сто лет
служило!
Староста, мужик трезвомыслящий и неглупый, покосился на Ирейн с
искренним сочувствием.
— Уважаемая, — кашлянул он, обращаясь к свекрови, — что именно
вы от меня в связи с этим хотите?
— Пускай эта прошмандовка возвращает все, что за наш счёт
нажила! — отрезала госпожа Беата, признанный и неизменный матриарх
семьи Вортиф. Женщиной она была мировой — хваткой, объёмной и очень
громкой. На памяти Ирейн вокруг её свекрови всегда витала некая
устрашающая, ни на что не похожая аура, отпугивающая здравомыслящих
людей и мелких животных. Любила госпожа Беата в жизни очень
немногое: свою единственную дочь, родившуюся десятой и последней,
корову Бинни — и мучить людей. По опыту Ирейн, особенно важно было
последнее.
Разговаривать с этой женщиной по-хорошему было можно, но
нежелательно: Ирейн была особой практичной и предпочитала учиться
на чужом опыте. Другие невестки госпожи Беаты поголовно страдали
или заиканием, или нервным тиком — не считая тех двух, что были
абсолютно спокойны в своих дешёвеньких гробах. Ни в одну из
перечисленных категорий Ирейн входить точно не собиралась, потому
со свекровью старалась разговаривать на доступном той
языке.
— И что ж я за ваш счёт нажила-то, кроме головной боли? — упёрла
руки в бока трактирщица, выпячивая грудь и подбородок. В обоих
размерах она Беате уступала, но тут, как говорится, чем
богаты...
— Слыхали? Глаза б твои бесстыжие век не видать!
— Так забирай своё одеяльце из-под собаки и иди на все четыре
стороны! Мне на тебя, матушка, смотреть тоже не особо хочется:
молоко, знаешь ли, киснет от дивной красы.
— От характера мерзкого оно у тебя киснет! Где были у моего
сыночка глаза, когда он тебя выбирал?
— Вам прям показать?
Староста прокашлялся:
— Так, спокойно, уважаемые, давайте с самого начала. Как я
понимаю, помимо одеяла, сервизов, полотенец и — кха-кха — банок с
вареньем, вы претендуете на пристройку для транспортных улиток?
Ирейн скривилась — этот момент был самым неприятным. Беата,
наоборот, оживилась:
— Моя кровинушка своими руками эту пристройку строил!
— А я из своего кошелька за материалы платила!
— Врешь! Мой мальчик все покупал, у меня свидетелей полный
дом!
Ирейн только вздохнула. И говорила же покойная матушка, пусть
земля ей будет небом: всегда бери расписки. Так нет, пустила все на
самотёк, по-семейному, так сказать, и вот он, результат: против
семейства Вортиф в свидетелях можно разве что небольшую армию
выставлять.
— В общем, так, — хлопнул в ладоши староста. — Ирейн Ликофф,
объявляю тебя законно разведённой, и дочь твоя отныне зовётся
Иветтой Ликофф — по твоему желанию и сторон обоюдному согласию.
Насчёт денежной стороны... Могу сказать одно: если за месяц не
докажешь, что пристройка на твои деньги была возведена, придётся
отдать семье мужа. Всё по закону.
Полные губы Беаты искривились в торжествующей улыбке.
— Спасибо, уважаемый староста! Пойду я, — пропела она и ушла,
толкнув плечом ненавистную невестку на прощание.
Ирейн облегчённо вздохнула — все кончилось, наконец! — а после
устало нахмурилась. По всему выходило, что с пристройкой придётся
распрощаться. С другой стороны, то, что семья мужа легко отпустила
Вету, уже радовало, а деньги... придумать что-то можно, хотя
и не хочется.
— Ты прости, — сказал староста серьёзно. — Сама понимаешь...
— Все хорошо, дядя Лекиш, — улыбнулась она, как могла,
беззаботно. — Я найду доказательства!
