Глава 1. Последнее желание
Москва, наши дни. Больница № 24. Реанимация. Душный июль, окна нараспашку.
Александр Степанович Петров, 97-летний пенсионер, лежит на промокшей от пота постели, вцепившись скрюченными пальцами в одеяло. За окном заливаются птицы, ветер доносит запах липы. Старик вспоминает, как мальчишкой лазил на большое дерево возле дома и рвал душистые соцветия, а после мама сушила липу на газете. Потом была война, которой, казалось, не было конца, но и она закончилась. А потом он моргнул – и оказался тут, в больнице, где сёстры возят его на каталке из реанимации в палату и обратно вот уже неделю, но кажется, что теперь и эта неделя бесконечна – как раньше казалось детство. Петров устал бороться за жизнь и молил только об одном: чтобы эта чехарда поскорей закончилась.
Вошел доктор, пятидесятилетний высокий, полный, лысоватый, грузный, в халате с короткими рукавами, который был ему мал. Мужчина подошел к Петрову, и выпирающий живот нависал над кроватью.
– Ну что Александр Степанович, ещё поживём?
И, не дожидаясь ответа, пошел дальше.
У Петрова закололо сердце, и он, наконец, начал умирать. Приборы запищали, и доктор вернулся, внимательно посмотрел на монитор.
– Котеролак внутривенно… – скомандовал доктор подбежавшей дежурной медсестре.
Та выхватила из тумбочки ампулу и начала дрожащими руками набирать в шприц лекарство.
– Сейчас, сейчас, – говорила она пенсионеру, у которого выступила испарина и глаза которого закатывались.
– Хочу… хочу… – прошамкал пенсионер треснутыми бледными губами.
– Что ты хочешь, дорогой?
– Чтобы меня вернули…
– Куда вернули, милый?
– Домой, в СССР.
***
Темно. Холодно. Мяу.
Глаза открылись. Мир казался ниже. Гораздо ниже. И голос старой женщины пробился сквозь сознание:
– Васька, ты чё опять в сенях-то ночевал, дурында? Поди дед Игнат закрыл, старый идиот. Иди на печку греться!
Петров попытался подняться… и увидел рыжую кошачью лапу. Как говорится, бойся своих желаний: пенсионер оказался в теле кота.
– Мяу, твою ж мать…
– Что ты сказал, не поняла? Разговаривать по-человечьи что ли научился? Изба стынет!
Пенсионер посмотрел наверх и увидел дородную женщину в сером платье до пят с накинутой на плечи телогрейкой. В руках она держала газету «Правда», в сенях было темновато, но острого кошачьего зрения хватило, чтобы увидеть дату – 5 марта 1952 года.
– Я ж дверь закрою, скотина ты рыжая! Идёшь, последний раз спрашиваю?
Пенсионер А.С. Петров встал и, пошатываясь, проследовал в хату на четырёх конечностях. Внутри была большая тёмная зала, которую освещала тусклая лампочка под низким дощатым потолком. А ещё в комнату лился сизый свет через три крошечных окошка, внутри которых лежала белая вата, а на стёклах наклеены вырезанные из газеты снежинки. У стены стояла огромная русская печь, подбелённая известью. Было тепло, пахло сеном, капустой, дымом и чем-то мясным.
Пенсионер оглядел печь, прищурился и вздохнул. "Так, если я кот, значит, я прыгаю"…
Сначала он запрыгнул на деревянную скамью, что стояла у стены рядом с печкой. С неё – на пузатый сундук, на крышке которого лежал вязаны половик. Затем – на приставленную к печи деревянную лестницу, на мгновение замер, балансируя, примерился – и, напрягшись, с неожиданной для себя грацией прыгнул на лежак. Там было по-домашнему уютно: подстилка из старого тулупа, валенок без пары и подушка.
Он улёгся, свернулся клубком и положил лапы под себя. Горячий кирпич под боком и запах домашнего уюта заставили на миг забыть, что он больше не человек. Пенсионер моргнул пару раз, вслушался в звуки дома – за окном свистел ветер, печка потрескивала, бабка бурчала себе под нос.
Кот. Он был котом. И не просто котом – рыжим деревенским котом по кличке Васька. Говорящим. По-видимому нечаянно оброненные в сенях слова услышала старуха, и она их поняла. А раз так, то дальше надо помалкивать и в крайнем случае мяукать. Иначе, если люди услышат человеческую речь, могут и в НКВД на опыты сдать – не пожалеют.
