Книга и молния
«И будет тьма до Времени, до Срока…
Рассвет забрезжит с поступью пророка…»
– И не говори… Хмурая молния – вещь подлая… Слетит в ясный божий день, обычно в обеденное время, да шарахнет, все вокруг исковеркает, покосит свидетелей, наколдует в архивах. Был ты – и вот нет тебя ни на белом свете, ни даже на бумаге. Как корова языком слизала. И не докажешь, примерно, что вон энта кобыла – твоя по праву… Полное, однако, забвение…
Так степенно и с полным знанием дела толковал невысокий коренастый субъект крестьянского вида, потирая неприхотливым рукавом замусоленную кружку, словно силясь отыскать сокрывшееся от времени послание на невнятной буроватой поверхности. Незамысловатая одежа его, как и все остальное, рябеньким хамелеоном совпадала с окрасом оплывшего интерьера, а речь предназначалась для собеседников, чем-то очень на него похожих, собравшихся под сенью небольшого, но, судя по физиономиям, весьма уютного заведения под слегка покосившейся, не совсем разборчивой вывеской. Справедливости ради, слово «оленя» на ней еще можно было разобрать, потому как рядом маячила подсказка в виде несчастного парнокопытного зверька с антенной на голове, коему повезло угодить под кисть неизвестного мастера, но вот слово предыдущее – не поддавалось.
– Поганая, препакостная вещица, Джо, – поддержал долговязый сосед, ласково помаргивая в собственную кружку, до боли напоминавшую ту, о которой уже изложено. – Да и кому доказывать будешь, дурье твое темечко, коли нет тебя совсем?
– А ну как есть? Ты ведь не таял, вот и не вступай в противоречие!
Справедливый спор воспринимали сердечно, кивками голов и тусклым пенным столкновением побуревших от хмеля чаш.
– Типун вам, джентльмены, – донесся треснувший голос, и общество с почтением умолкло, повернувшись к очнувшемуся старичку, образом схожему с диковатым лешим, тщедушному, бородатому и седому как лунь обладателю кружки не в пример больше и чище. – Чего это вас повело к ночи? От страха языки развязались?
– Так ведь мальчонка пропал… – объяснил толкователь Джо, понизив голос в знак уважения, огромной разожженной трубкой делая характерное движение в воздухе. – Тот, белобрысый, что со скакунами, упокой Тея его… – на этот раз трубка затряслась и сотворила нечто вроде обрядового каждения.
– А второй двинулся… Не сгинул, видишь ты, но сдвинулся мышлением… – из сборища выплыло усердное дополнение, обезличенное сизым табачным смогом.
– И ты бы сдвинулся, – свирепо, но логично отозвался старик, дребезжа тембром, – ежели бы на твоих глазах исчезли прилесок и полреки… вместе с отроком…
Руки присутствующих скорбно взметнулись к кепкам и прочему на головах, с тем, чтобы почтить память безвременно пропавших, но кто-то вдруг шикнул, что душевный разговор следует попридержать.
В распахнутую дверь из летней предзакатной теплоты вошел высокий стройный юноша, почти что мальчик, явно подходивший под прозвучавшее понятие «отрок». Не поздоровавшись, плюхнулся на скамью, по-детски кашлянул от дыма, бросил на стол солидного размера истрепанную книгу, раскрыл ее не глядя и вперил в общество темные глаза, в которых бушевала тоска вперемешку с огнистыми искрами неведанного значения. Общество отвечало благоговейным остолбенением.