ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Рапсодия шотландских равнин
I
Он вянет, а ему заря бывала рада.
В нем сока жизни нет. От смерти где ограда?
Чем выше вырос он, тем клониться сильней.
Уильям Драммонд «Не верь времени»
– Запомни самое главное, Франсуа, – говорил своему сыну сэр Арчибальд Максвелл, барон Дандренан, немолодой уже мужчина, выглядевший старше своих лет из-за седых, а ведь некогда рыжих, волос, обрамлявших его суровое чело, хранившее отпечаток жестоких обид и горьких разочарований, – твоя главная задача привести поместье в такое состояние, чтобы оно предстало перед оценщиками в самом выгодном свете. Денег не жалей, но торопись.
– Однако, разузнай хорошенько, – вмешалась в разговор мать, очень миловидная и хорошо выглядящая для своих лет брюнетка, бывшая в пору расцвета своей молодости живой и смышленой лореткой, известной на place Pigalle под шаловливым прозвищем Красотки Адель, а теперь сидевшая за столом в небольшом кабинете и что-то считавшая на тех огромных счетах, которыми пользуются в бухгалтерских конторах, – не найдется ли способов увеличить оценочную стоимость имения.
– Разумеется, – призадумался сэр Арчибальд, потирая пальцем изборожденный морщинами гордый лоб, – даже если Ротшильды оценят поместье высоко, все равно сделают дисконт.
– Вот было бы хорошо, если можно было продать это старьё, – совершенно безобидно, без какого-либо упрека в чьей-либо персональный адрес заметила леди Аделаида Максвелл, но сэр Арчибальд почему-то принял это на свой счет и с некоторым высокомерием парировал:
– Ты отлично знаешь, дитя мое, что продать его нет никакой возможности.
В ответ на это замечание леди Аделаида разразилась отборной французской бранью, на которой изъясняются в дешевых парижских борделях.
Разговор, как мы сказали, происходил в небольшом кабинете, бывшим одновременно – очевидно, из-за бедности хозяев, – и библиотекой, правда, довольно хорошей. Леди Аделаида сидела за столом, об край которого она теперь нарочито громко стучала своими счетами, производя оглушительно-раздражающий звук. Сэр Арчибальд с бутылкой вина в одной руке и бокалом в другой стоял у окна и отбивал яростную атаку жены, воспринимая её как изощренное возмездие за Абукир и Трафальгар вместе взятые. Их сын, к которому они обращались прежде, чем начали ругаться, что уже давно было их привычкой, сидел в кресле со слишком толстой для его лет книгой. А было Френсису Максвеллу, баронету Дандренан, от силы 17 лет, более того, в отличие от своего отца, он выглядел моложе своих годов, отчасти из-за болезненности души и тела, отчасти от того, что отец, проживший слишком тяжелую жизнь, полную борьбы и страданий, всячески оберегал сына от любых превратностей судьбы. В детстве Франсуа любил наряжаться в женские платья и, по правде говоря, носил их с большим изяществом, каковые пристрастия отразились не только на его совсем не мужественном облике, но и на очень женственной манере поведения. Его можно было бы принять за чахоточную барышню, если бы нежный пушок на щечках и над верхней губкой, крайне раздражавший застенчивого лорда, не порождал неприличных вопросов.
Увидев, что его родители затеяли очередную ссору на пустом месте, Франсуа, закрыл «Критику политической экономии», встал и вышел из кабинета, исказив тонкие, надменные, отшлифованные аристократическим происхождением и воспитанием черты бледного, осунувшегося лица со впалыми щеками, той гримасой недовольства, которая выражала глубокое сожаление, что ему и на этот раз не дали что-либо понять в «Капитале». В детстве его забавляли ссоры родителей, случавшиеся порой из-за одного ничтожного слова, он даже подбрасывал им темы и поводы для них, невинно и открыто доносил одному на другого, но теперь постоянные скандалы немало раздражали Франсуа. Скоро он должен будет превратиться в такого же неврастеника, как и его мать. Что связывало вместе его родителей – английского лорда и французскую красавицу легкого поведения? Только то, что когда-то они произвели равноценный обмен – она подарила его очерствелой душе, озлобленной на весь человеческий род и потерявшей всякую надежду, жизнь, полную приключений, а он разглядел в ней – авантюристке по происхождению и образу жизни, – серьезную женщину, которая теперь основательно вела дела старинной семьи из графства Гэллоуэй. У обоих было одно единственное мгновение счастья за всю жизнь, когда 17 лет назад в результате совершенного обмена в Париже на свет появился Франсуа. Теперь Максвеллы жили в Лондоне на ренту от былого счастья. Что же касается любви, то её никогда и не было. Была страсть, безумная, безудержная, была ненависть к общественным устоям, наконец, была безмерная жалость каждого из них к самому себе. И отказываться от этой себялюбивой жалости они не хотели – каждый слишком дорого заплатил за право быть самим собой, чтобы отказаться теперь от самого себя, т.е. полюбить кого-то иного. Они уважали друг друга, они помогали друг другу, они были самыми близкими людьми на земле, но никто не хотел уступать другому ни единой привычки, ни единого приема в общении. Они были бы прекрасными, лучшими и вернейшими друзьями, если бы не жили как муж с женой, но у них было их майоратное, нераздельное владение, в котором каждый из них видел себя и которое любил, как себя, даже больше, т.е. готов был пожертвовать собой. Вот они и жертвовали собственным душевным благополучием ради своего Франсуа.