– Это не комната, а сынарник! – Марина упёрла руки в бока, стоя в проёме двери. – Даня! Егор!
Рядом появились две светловолосые фигуры с виноватыми, почти нарисованными взглядами.
Оба высокие, оба сероглазые – похожие друг на друга невероятно, хоть и не близнецы. Данила старше и выше, но ненамного. В Егоркином развороте плеч, длинных ступнях и кистях рук угадывались будущий рост и сила. Похожие и разные – целеустремлённый, энергичный Даня и созерцательный Егор.
– Ну, народ, – Марина переводила взгляд с одного сына на другого, – сколько можно говорить? Вас самих не достало?
– Мам, так почти же порядок!
– Да-а-а? И в каком месте тут порядок?
Двухъярусная кровать, из которой они почти выросли, разобрана, одеяла бугрятся сгорбленными комьями, на нижнем Егоровом ком прикрыт покрывалом и поверх россыпью валяются карандаши и прочий художественный инвентарь.
Что творилось на верхнем Данькином ярусе – оставалось загадкой и снизу было не видно.
Оба стола украшали шаткие башенки из учебников и тетрадей, чашки с недопитым чаем, молоком и колой, на блюдечке лежал надкусанный бутерброд, из-за книг выглядывала «запрещённая» пачка чипсов.
Единственным чистым местом оставался мольберт Егора – ни крошек, ни пыли, тюбики разложены хоть и не стройными, но рядами, кисточки – отдельно.
Марина посмотрела на часы:
– Полвосьмого. До сна чтобы было убрано, как хотите – мне всё равно. И домашка, разумеется.
Данила вздохнул:
– Мам, завтра английский и вообще, блин, я сегодня на уборку не рассчитывал.
– Я на бардак тоже не рассчитывала, – в тон ему сказала Марина, – папа будет поздно, я иду готовить ужин, а вам, молодые люди, советую поторопиться.
Она развернулась и пошла на кухню, чуть успокоившись – им английский разрешалось не делать, как так оба давно обогнали школьную программу, разговаривая на нём чуть ли не с пелёнок. Всё-таки мама когда-то была переводчиком.
– Папа всегда поздно, – вдогонку услышала она.
Дмитрий пришёл, когда дети уже спали.
– Есть будешь? – с порога спросила Марина.
– Ужжжасно голодный, – он ласково улыбнулся жене, раздеваясь, – а что у нас вкусного?
– Тефтельки в сливочно-чесночном соусе с рисом.
– Господи помилуй, – он закатил глаза, развязывая шнурки ботинок, – пища богов! Сейчас, только руки помою. – И выскочил в ванную.
Марина положила на стол салфетку и поставила тарелку – готовить она умела. И делала это с удовольствием. Ей нравилось видеть, как муж и сыновья уплетают её стряпню за обе щёки и требуют добавки.
В глубине души она им завидовала. И Дима, и ребятня могли есть сколько угодно, при этом оставаясь тонкими и звонкими, чего нельзя было сказать о самой Марине. После рождения младшего фигура поплыла, и какие бы героические усилия за последние десять лет она ни предпринимала для того, чтобы вернуться в форму, результат был кратковременный, и потом вес снова возвращался в проклятые семьдесят два, что при её росте в сто шестьдесят три было чересчур.
Впрочем, муж клятвенно заверял, что это не имеет никакого значения, что любит он её любую, как любил ещё со школы.
– Ну что, мать, – Дима быстро съел ужин, откинулся на стуле и полуприкрыл глаза, – надо бы подумать, как отмечать Данькин день рождения и что ему подарить на шестнадцать лет.
