В лес я пошла, потому что меня бросил Валера. Не для того пошла,
чтобы подыскать сук покрепче, или чтобы меня съели дикие звери. Я и
сама толком не знаю, зачем. Это решение было спонтанным; наверное,
моим взбудораженным нервам захотелось тишины и покоя. И отсутствия
людей — меньше всего мне нужны были жалость и утешения. Я вообще
девушка тихая и замкнутая, больших компаний не люблю, чувствую себя
в них неуютно. И предпочитаю молчать, чем впустую молоть
языком.
Собственно, из-за этого меня Валера и бросил. Так прямо и
сказал: «Что ты есть, что тебя нет — никакой разницы. А мне нужно,
чтобы со мной кто-нибудь был, прости». И ушел к своей «кто-нибудь»,
которую звали Соня, я случайно подслушала, как он ей звонил.
Надеюсь, ее имя не синоним характера, а то Валера вновь
разочаруется.
В общем, Валера пошел к Соне, а я пошла в лес. Он был совсем
недалеко — дорогу перейти, жила я на самом краю городка. С самого
детства моталась по таким, с десятком-двумя тысяч жителей и
непременными лесами вокруг — папа был военным. Поэтому лес для меня
был как продолжение дома: кто-то на балкон выходит, чтобы подышать
и развеяться, а я в лес.
Грибов этим летом наросло много, но мне они были неинтересны.
Для Валеры я бы их набрала и нажарила — он любит с картошечкой, но
теперь у него есть для этого Соня, а я и одной картошечкой
обойдусь.
А вот к ягодам нет-нет да наклонялась, чтобы бросить в рот
горсть спелой черники, которой в лесу тоже была тьма-тьмущая. В
очередной раз протянув руку к ягодным кустикам, я почувствовала,
как на нее упала капля. Подняла голову: небо безмятежно синело
между кронами. Но ветки деревьев почему-то выглядели искаженно,
будто я смотрела на них сквозь воду. Лишь тогда поняла, что
реву.
Вообще-то, я плачу редко, даже когда очень больно — хоть
физически, хоть морально. Говорят, это плохо — держать все в себе,
но такая уж я есть. А теперь не сдержалась вот. Ну так и бросают
меня не каждый день — этот случай вообще был первым. Как и сам
Валера, кстати. Которого, если честно, я, наверное, все-таки не
любила. Сначала было что-то вроде влюбленности, манящего вкуса
новизны, а потом за полгода просто привыкла, что кто-то есть рядом.
А ведь так нельзя, если любишь. Привычка — это не любовь. Мне так
кажется. Ну а если не любовь, то и реветь нечего. Как привыкла, так
и отвыкну. И я вытерла слезы ладонью. А чтобы никого не смущать
покрасневшими глазами, достала из поясной сумочки темные очки и
нацепила на нос. Хотя кого я могла бы смутить? Медведей, что ли?
Как бы они меня не смутили.
Только подумала так — он и выскочил из-за кустов. Не медведь,
хуже. Сексуальный маньяк. Поначалу я была в этом абсолютно уверена.
Потому что мужик был совершенно голый. А еще он по-дикому таращил
глаза и не менее дико вопил. Что-то вроде:
— А-а-а!!! Симбалюка! Гарга!
— Простите, вы обознались, — попятилась я. — Дайте мне,
пожалуйста, пройти.
Но мужик не дал. Собственно, это был даже не мужик, а молодой
парень. Моих примерно лет. Двадцать три, двадцать четыре —
плюс-минус. И даже вполне симпатичный. Правда, с дурацкой бородкой
по скулам и низу подбородка, зато, что удивительно, очень аккуратно
подстриженный и причесанный. Впрочем, маньякам, особенно
сексуальным, и надо, наверное, быть аккуратно причесанными, чтобы
приманивать жертвы. Вот только зачем так орать-то?
— Гунтурал обиссяки!!! — взвыл он, бросаясь ко мне. Но замер в
двух шагах, уставившись так, словно это я выскочила из кустов без
штанов.
— Бывает, — сочувственно вздохнула я, пытаясь обойти парня.
Не тут-то было. Он растопырил руки и запрыгал передо мной, что в
отсутствии одежды ему бы, конечно, делать не стоило, пришлось даже
отвести глаза. Это было ошибкой. Маньяк рванул вперед, сорвал с
меня очки и принялся тыкать ими себе в нос, намереваясь, видимо,
надеть, вот только делал он это совершенно по-обезьяньи, как в той
самой басне про мартышку.
