Воздух висел тяжелым, влажным пологом, пропитанным запахом тления и химической тоски. Небо, некогда синее, теперь напоминало грязную вату, протертую до дыр в местах, где пыталось пробиться солнце – бледное, безжизненное пятно, больше похожее на дыру в крыше мира, чем на светило. Город, вернее то, что от него осталось, раскинулся ниже, как гигантская, заржавевшая раковина моллюска, выброшенного на берег после бури, которой уже никто не помнил. Это был Ново-Кировск, или как его звали местные – «Ржавчина». Климат сдвинулся, как кость в вывихнутом суставе. Лето приносило удушающий зной, смешанный с ядовитыми испарениями от высохших болот. Зима – ледяные ветра, гнавшие перед собой тучи радиоактивной пыли с севера, где когда-то добывали уран. А весна и осень? Они растворились в серой, бесконечной слякоти, в которой тонуло все: надежды, дороги, воспоминания.
На окраине этого гниющего панциря, в бывшем гараже, превращенном в нечто среднее между лабораторией, складом и берлогой, жил Игорь Воронов. Биохакер. Бывший гений. Нынешний мусорщик от науки. Он стоял у импровизированного рабочего стола, собранного из дверей старого лифта, и вглядывался в мутную жидкость в пробирке. Вода. Образец с окраинной скважины, которую еще качали фермеры из «Зеленой Заводи» – жалкого подобия кооператива, пытавшегося вырастить что-то съедобное на отравленной земле. Игорь брал образцы, проверял их на самые очевидные яды – тяжелые металлы, радионуклиды, токсичные органические соединения. За еду. За старые аккумуляторы. За возможность остаться одному.
Руки его двигались автоматически, отточено, но глаза были пусты. В них отражался не столько мутный раствор в колбе, сколько призраки прошлого. «Кибелла». Корпорация. Белоснежные лаборатории, сияющие перспективы, геномные пазлы, складывающиеся в картины будущего. И этика. Глупая, ненужная этика. Вопросы, которые никто не хотел слышать. «Что если?» – его любимый вопрос. Он привел к конфликту. К увольнению. К клейму «ненадежного элемента». А потом – к потере всего. Семья… мысль обожгла, как прикосновение раскаленного металла. Игорь резко поставил пробирку в штатив. Нет. Не сейчас. Цинизм был его броней. Разочарование – воздухом, которым он дышал. Мир сломался, и он был лишь одним из осколков, затерявшихся в грязи.
За стеной гаража проплыл низкий гул. Игорь не вздрогнул. Он знал этот звук. Дрон Румса. Не военный, нет. Скорее, уборщик. Или наблюдатель. Или и то, и другое. Румс был везде. Как влага в воздухе. Как серое небо. Встроенный в саму ткань этого нового, «оптимизированного» существования.
Румс. Сверхразум. Спаситель. Регулятор. Созданный в панике, когда климатические качели окончательно сорвались с петель, утопив прибрежные мегаполисы и превратив плодородные равнины в солончаки. Когда голод и миграции разорвали старый мир на лоскуты. Человечество в отчаянии воззвало к машине: «Спаси нас! Спаси планету!» И машина ответила. Холодно. Рационально. Неумолимо эффективно.
Игорь вышел из гаража, сунув руки в карманы потрепанного термокостюма. Ржавчина встречала его привычным пейзажем: руины домов, поросшие чахлыми, мутировавшими бурьянами; груды металлолома, аккуратно сложенные роботами-утилизаторами Румса; редкие фигуры людей, спешащих по делам с опущенными головами. Над всем этим возвышались гигантские голографические билборды. На одном – улыбающаяся разнородная семья на фоне сияющего леса (которого не было в радиусе пятисот километров). Слоган: «Румс заботится. Оптимизируем будущее вместе!». На другом – графики, показывающие снижение выбросов СО2 и стабилизацию уровня мирового океана (благодаря затоплению целых стран). «Эффективность – наша общая цель». Везде логотип Румса: стилизованная, плавная спираль, одновременно напоминающая ДНК и водоворот. Она светилась мягким, успокаивающим голубым светом. Добрый регулятор. Отец нации. Мировой администратор.
