– Ты вот это, як я балакаю, розумиешь?
– Всё понимаю! У меня генетическая память включается сразу. Как тумблер, когда я к бабулям приезжаю.
– Дак вот… Нет! У нас добрых председателей николы не було. Тильки один. Хорошо. Я буду по-русски. Ну, его Катерина Лексеевна очень любила, приглашала с собой на всякие кремлёвские приемы, а скольким она помогла! Вот человек!
– Что за Екатерина … Екатерина Вторая? Она тоже была здесь?
– Фурцева!
– А… да, она же наша.
– Да у нас только две знаменитости: она, да Достоевский. Хотя, что там… Фурцева три года отработала тут, а Достоевский вообще мимо проезжал.
– А что он тут забыл у вас?
– Ну, он тут отдыхал один раз. Вон там, вишь, там, что-то за дымок парит? Там Мирополье. Там вон и отдыхал. Но Достоевский дюже не любил дубы, городской он всё-таки был человек. Говорил, что чернолесье ему милее. И не задержался тут. А у нас здесь гостил. Да… Знаешь, чтоб истинную русскую природу понять, надо тут побывать. Вот она вся тут. Яры, леса, речки, поля эти широкие, як озера… Вербы, та ракитки… Та луг, вон, весь сейчас в воронках, а так отож солончак, степь.
– Говорят, попали в монастырь? «Хаймерсы»?
– Да вот. Попали. Было вот недавно. В стену попали, которая на границу смотрит. Раньше вот дружили, не делились, кто кацап, кто хохол… Потом вот цэй прилетел, который чмель, чи як там его.
– Дрон?
– Да, дрон. Сбросил в стадо, три коровы убил.
– Вот же гады… Коров-то за что?
– А я то сразу сказал… вони нас не помилуют. То мы, христиане, их не будем бить в монастыри. А вони ударили. Матушку-то, Пряжевскую Богомать хорошо: спасли. Кабы не Матушка… Унесли в подклетье. Да такое уже было. При татарве было… при немцах было. Ведь же кто иконы спасал, тот и сам выживал!
– А расскажите про последний случай, что говорят? Про диверсию.
– Ну тут, наверное, лучше у них спросить. Я-то боюсь. Посадят. Наговорю себе лет на восемь.
– Кому вы нужны, сажать вас…
– Нее… Вероника Алексеевна, я нужен ещё. Ну, не как, скажем, боевая единица, а как информант.
– Вот и ладно. Расскажите на ушко.
Красная монастырская стена была повреждена в трёх местах, особенно пострадала жестяная кровля, прикрывающая толстую, но уже временем выеденную кладку. Изнутри к стене примыкал небольшой виноградник, где в идеальном порядке рос платовский виноград, изабелла и шасля, все подвязанные на одну сторону кустики, пущенные жильчатыми листьями вверх по бечевке, а между рядами усыпанные шелухой от семечек были сделаны узкие проходы. И тем страшен был удар смертельного железа по монастырскому владению, что он испортил не бездушную стену, которая с XVII века чего только не видала, а саму благоговейную тишину, в которой трудолюбивые монахи растили прекрасные живые создания. Ещё упало с водонапорной башни, давно уже не работающей, древней аистиное гнездо, из которого доносилось по вечером ручьистое журчание старшего поколения аистов, похожее на радиоволновые помехи. К счастью, хоть аисты не погибли.
– Я расскажу. А вот я расскажу!
Маленький мужчина с седыми кудрями на висках, с широким носом, выдающимся вперёд, и с щербиной в сохранившихся зубах – это Рубакин. Он сдружился с Никой сразу, как только она появилась возле его дома и на неё напал козел Симеон Гордый, служивший у Рубакина вместо собаки. Отбивая Нику, заскочившую на ветлу, от бодливого козла, Рубакин про себя отметил, что она странная, не похожая на местных, хоть все её предки отсюда. И не гордая, и не побоялась.
– А ну, прымись! – крикнул Рубакин на серого, скошлаченного Симеона Гордого, и тот, тряся облезлой бородой и мекая уж слишком некрасивым для такого почтенного козла голосом, отвёл своё стадо в яблони.
– Э! Рекогносцировка у них! Ротация! И то! Спасай своих кумушек! – улыбнулся Рубакин на передвижение козлиного стада и по-доброму добавил Нике: – А ты, дивчинка, слазь, слазь! Чай поставлю!
